Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

Ларс Петер приносил с собою домой радость и счастье; пожалуй, на много миль кругом не сыскать было человека такого счастливого, каким он сам себя чувствовал. Он был доволен своей женой, какова бы она ни была, — пусть скорее суетливая, чем дельная, все равно он считал ее молодцом, чертовски способной женщиной! Он был в восторге от ребятишек, которых она ему подарила, — как от тех, которым сам приходился отцом, так и от Дитте. Пожалуй, даже ее он любил больше всех.

Ларс Петер был человек такого склада, что готов был подбирать то, что другие бросали. Перенесенные неудачи и беды не ожесточили, но даже смягчили его сердце, он невольно сочувствовал всем несчастным существам, обиженным судьбой. Может быть, именно эта его склонность браться всегда за самое трудное и внушила людям мысль, что ему ни в чем не везет. Земля на его участке была никудышная — болото да песок, который никто другой не стал бы пахать плугом; жена у него была такая, что никто ему не завидовал, а большинство мелкой скотины, стоявшей теперь в его хлеву, он спас от неминуемой смерти во время своих разъездов по окрестным хуторам и дворам. Но он умел быть счастливым и довольным тем, что имел, и свое достояние ценил больше, чем чье бы то ни было, никому не завидовал, ни с кем не согласился бы поменяться.

По воскресеньям Большому Кляусу полагался отдых, да и не годилось в праздник путаться по дорогам и вести торговлю. Ларc Петер забирался на сеновал и отсыпался за всю неделю. Слишком часто недосыпал он в будни, поэтому в праздник готов был проспать хоть до вечера, и Дитте изо всех сил старалась держать ребятишек подальше от сеновала: они так и норовили побегать около и поднять шум, словно случайно, в надежде разбудить отца и поиграть с ним. Но Дитте заботливо охраняла его покой.

Два раза в год они всей семьей ездили на ярмарку и Хиллерэд, восседая на возу со всякой всячиной. Детей сажали в плетеные корзины, вложенные одна в другую и поставленные на телегу сзади, с боков ее свешивались большие связки веников, под скамейкой, служившей сиденьем, спрятаны были оплетенные корчаги с маслом и корзинка с яйцами, а впереди, в ногах у Сэрине и Ларса, лежала парочка овец со связанными ногами. Эти выезды были большими праздниками, по которым в доме велся счет времени.

Мать редко позволяла Дитте навещать бабушку и гостить у нее несколько дней. Но обычно вмешивался отец и так устраивал свои поездки, что мог либо завезти Дитте к бабушке, либо захватить ее с собой оттуда.

Бабушку Дитте всегда находила в постели, — старуха не хотела больше вставать. «Зачем мне подниматься и ковылять тут одной без тебя? Если я не встаю с постели, меня нет-нет да и вспомнит какая-нибудь добрая душа, зайдет ко мне, принесет кусочек чего-нибудь, да приберет немножко вокруг. Ох, да! Самое лучшее — умереть бы поскорее: лишняя я на свете!» — жаловалась старуха. Но все-таки вставала и ставила кипятить воду для кофе, а Дитте прибирала постель и комнату, находившуюся в страшном беспорядке. Потом они приятно проводили вместе время в разговорах.

Когда Дитте пора было возвращаться домой, старуха начинала плакать. Остановившись за углом дома, держась за столб, Дитте слушала ее причитания. Девочка всячески старалась взять себя в руки. Ведь она должна, должна вернуться домой, и если теперь сразу оторваться от столба, кинуться по дороге и бежать, бежать опрометью, пока она не перестанет слышать плач бабушки, — то… Но тут сердце у нее начинало так щемить, что она, сама не зная, как это случилось, уже стояла опять возле бабушки и обнимала ее.

— Я могу побыть у тебя еще до завтра!

— Ты не обманываешь меня, дитятко? — робко спрашивала старуха. — А то ведь с Сэрине шутки плохи!.. Да, да, — прибавляла она, немного погодя, — побудь со мною до завтра. Бог тебя не оставит за твое доброе сердце. Мы с тобой ведь не часто видимся.

И на следующий день расстаться оказывалось не легче. У Марен сил не хватало отпустить девочку. У старухи столько накопилось на сердце, столько надо было еще рассказать, стольким поделиться! И что такое, в самом деле, один лишний день после целых месяцев горького одиночества?

Дитте серьезно выслушивала старуху, — теперь девочка понимала, что такое горе и тоска.

— Ты стала там совсем другою, — говорила старуха, — я это замечаю по тому, как ты слушаешь. Только бы поскорее наступило время, когда ты сможешь пойти в прислуги.

Но скоро их счастью наступал конец. Ларc Петер заезжал за девочкой.