Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

Дитте приподнимала тяжелый котелок. Да… в саже, покрывшей его дно, перебегали искорки, словно огненные мурашки.

— Ну, быть буре! — говорила бабушка с облегчением. — Недаром у меня уж который день суставы ломит!

И если буря в самом деле налетала, Марен никогда не забывала сказать Дитте:

— Видишь? Я говорила!

И Дитте дивилась бабушкиной премудрости.

— Тебя и зовут знахаркой, потому что ты все знаешь? — спрашивала она.

— Да, пожалуй. Но не велика мудрость знать немножко побольше других, — надо только глядеть хорошенько. А ведь среди людей немало дураков.

Ларс Петер Хансен не показывался к ним и не давал о себе знать чуть ли не целый год. Пытались они расспрашивать о нем кое-кого из проезжавших мимо людей, в которых можно было угадать жителя с той стороны, но мало что узнали. Под конец они уже готовы были усомниться — да полно, был ли он у них в гостях в самом деле? Пожалуй, и это был сон, как приключение Дитте в сказочной стране?

И все-таки Ларc Петер в один прекрасный день явился и подъехал к дому. Кнутом он, правда, не щелкал, но пытался щелкнуть длинным прутом орешника с привязанной к нему бечевкой. А Большой Кляус — старый костлявый одер — в ответ на это мотал головой и ржал.

Телега была та же самая, но в ней сегодня прилажено было настоящее сиденье с зеленой мягкой спинкой, из которой торчала набивка. И старая мягкая шляпа хозяина телеги была все та же самая — тулья ее лоснилась от времени, к полям прицепились паутина и соломинки. А из-под нее, как всегда, выбивалась копна волос, столь пропыленная в дороге, утыканная репьями и еще невесть чем, что птицы небесные легко могли бы соблазниться и начать вить в ней себе гнездо.

— Ну, что скажете насчет того, чтобы прокатиться со мной? — весело крикнул он, громко топая по полу. — Поглядите, какую хорошую погоду я вам привез!

Еще бы не привез! Бабушка-то позаботилась о сегодняшней погоде еще вчера, хоть и не подозревала о его приезде. Вчера вечером она провела рукой по запотевшему стеклу и сказала: «Этой росе блестеть завтра на утреннем солнышке!»

Ларса Петера Хансена усадили, и Дитте принялась разводить огонь в печурке и варить кофе.

— Да ты, я вижу, молодец-девочка! — воскликнул он, когда она подала ему кофе. — Надо расцеловать тебя за это! — Он приподнял ее кверху и поцеловал, а Дитте уткнулась лицом в его щетинистую щеку и затихла. Вдруг Ларc почувствовал, что щека у него стала влажной, повернул девочку лицом к себе и, со страхом спросив, чем же он ее обидел, спустил на пол.

— Какое там обидел! — сказала бабушка. — Девочка только и бредила всегда отцовскою ласкою и вот дождалась наконец, хотя это и не бог весть какая радость. Пусть ее выплачется. Детские слезы быстро высыхают.

Но Ларc Петер Хансен вошел за Дитте в каморку, куда складывали торф, — девочка лежала там, свернувшись в углу, и рыдала. Бережно извлек он ее оттуда, вытер ей слезы своим пестрым носовым платком, который, видно, был в ходу не первый день. «Мы с тобой поладим… отлично поладим», — твердил он, утешая девочку. Его густой бас успокаивал ее, и она вернулась в комнату, держась за руку отца.

Бабушка была большой охотницей до кофе, но не признавалась в этом и вот решила воспользоваться случаем выпить тайком лишнюю чашечку. Да, наливая второпях, пролила, и теперь ощупью старалась вытереть стол, чтобы уничтожить следы. Дитте помогла ей снять залитый кофе передник и мокрою тряпкою вытерла подол бабушкиной юбки, чтобы не осталось пятен, — все это с чисто материнской заботливостью. Сама Дитте не захотела пить кофе, — она была так переполнена радостью, что в рот взять ничего не могла.

Потом бабушку старательно укутали, и Ларc Петер усадил обеих в повозку. Бабушка поместилась рядом с ним на сиденье, а Дитте полагалось сесть позади, на мешке с сеном для лошадей, но она устроилась впереди, у них в ногах; тут она была ближе к ним. Ларc Петер начал понукать Большого Кляуса — покрикивал на него и то натягивал, то опускал вожжи. Наконец коняга рванулся вперед, повозка дернулась, колеса завертелись, и они покатили.

День стоял чудесный, ясный. Дюны, казалось, нежились на солнце, как и видневшиеся вдали леса и луга. С высоты повозки все казалось Дитте новым, необычным — не таким, каким представлялось ей, когда она бегала внизу по земле босиком. Все как будто кланялось ей теперь — и холмы и леса — все, все кругом. Ей не часто приходилось кататься, в первый раз в жизни ехала она так важно, поглядывая на все сверху вниз. Эти крутые холмы, громоздившиеся друг на друга, всегда загораживали ей вид и порою задавали большую работу ее детским ножкам; сегодня же они словно расступились перед нею и приглашали: «Милости просим, Дитте! Проезжай, не стесняйся!» Бабушка, конечно, ничего этого не могла видеть, но она чувствовала, как солнце приятно грело ее старую спину, и у нее появилось хорошее настроение.