Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

— Ох, я уже много-много чему не верю больше, — вырвалось вдруг у Петера с таким глубоким вздохом, что Дитте не могла удержаться от улыбки.

— Ну, чему же еще? — весело спросила она, сохраняя, однако, серьезный вид, потому что Петер требовал серьезного отношения к себе — ему было без малого семь лет.

— Да вот в аиста не верю, — ответил Петер.

— Анна верит! — сказала Анна, только чтобы поспорить.

— Как старуха Расмуссен! — воскликнул Петер с нескрываемой насмешкой в голосе. — Она говорит, будто деток приносят из болота, где они сидят. Но ведь это было бы очень плохо, они бы замерзли там в холодной воде! Нашему братцу, наверное, было гораздо теплее лежать у тебя в животике, мама!

Дитте неуверенно обвела взглядом комнату.

— А больше, значит, ничего нет? — уклончиво спросила она.

— Чего больше? — с важностью пробасил Петер, наслаждаясь умными разговорами.

— Чему ты больше не веришь?

— Ах, нет, есть. Я совсем не верю теперь в господа бога. Как он может усидеть там, на облаках, и не свалиться? Ведь они все время бегут!

Дитте вдруг вспомнила про стирку и вскочила, отняв малютку от груди, к которой он присосался, словно пиявка, и тянул так усердно, что у нее даже спина заныла.

— Ну, будьте умниками, — сказал она, — тогда мама угостит вас кофейком.

Она накинула на себя юбку и зажгла керосинку. Потом побежала взглянуть, куда девалась старуха Расмуссен; та обычно вставала первая. Все двери по обе стороны длинного коридора стояли настежь, — всюду подметали и перестилали постели, от пыли и спертого воздуха можно было задохнуться.

Дитте поднялась на чердак, где находились чуланчики, и постучала в дверь старухи Расмуссен. Та лежала в постели, — она плохо провела ночь, но не признавалась, что у нее болит.

— Верно, вы опять приняли что-нибудь вредное, бабушка? — предположила Дитте, оглядывая каморку. На комоде стояла коробочка с пилюлями. Дитте узнала ее и удивилась: — Как она к вам попала?

— Ах, это учительша выбросила кое-какие лекарства. Я нашла их, когда выносила ей мусорное ведерко. И приняла на ночь три штучки, думала, не помогут ли мне от боли в спине? И не пойму, с чего же это меня так схватило.

Дитте громко засмеялась:

— Ну, бабушка! Ведь эти пилюли доктор прописал учительше Лангхольм против бесплодия. Я сама ходила за ними в аптеку.

Тут и старуха засмеялась:

— Стало быть, и правда, я невпопад приняла! То-то у меня живот разболелся, как отроду не болел. А у Лангхольмов, пожалуй, семейная радость, коли они выбросили пилюли. Ведь как им хотелось ребенка! Лишь бы это к добру вышло, — иному потомству лучше бы не родиться.

Этого Дитте не могла понять, — по ее мнению, все дети милы.

— А ты послушай-ка крик миссионерского выродка! Вон он опять завел музыку! Всю ночь орал, покою от него нет.

— Должно быть, они не умеют с ним обращаться, — предположила Дитте.

Старуха наклонилась к ней и шепнула:

— Говорят, он бесноватый. Пожалуй, миссионер сам и возится с ним по ночам, чтобы изгонять из него бесов. А днем над ним по нескольку раз читают молитвы. Когда ж и это не помогает, запирают его в темный чулан под лестницей и не дают ему есть, чтобы уморить нечистого.

— Ах, замолчите, бабушка! — воскликнула Дитте, вся содрогаясь и взволнованно прислушиваясь к пронзительному визгу.

— Я скоро принесу вам кофе, — сказала она, поборов волнение, и быстро пошла к себе.

Дитте сунула детям игрушки и усадила всех на кровать, а сама принялась стирать белье, — смены у них не было, и они сидели голышом. Но в мансарде было достаточно тепло в это время года. Малютка Георг лежал и мусолил фиалковый корень; говорят, это помогает, когда режутся зубы. Стирала Дитте в кухоньке; чтобы там было попросторнее, она открыла дверь в длинный коридор. Соседние жильцы сновали мимо взад и вперед. Дитте еще не успела прибрать комнату и потому притворила в нее дверь, хоть и не плотно, — только чтобы чужие туда не заглядывали и чтобы ей самой слышно было, что делают детишки. Но ей поминутно приходилось бросать работу и бегать к ним, так как они выпрыгивали из кровати и скакали голыми по полу. Раз сто она усаживала их на место и закутывала одеялом, надавав предварительно шлепков каждому. Но это помогало лишь на минуту, пока они ревели от обиды. Потом вдруг один из них улыбался сквозь слезы, заражая своим весельем другого, и снова начиналась возня. Наконец Дитте надоело это, и она захлопнула дверь, — пусть возятся, лишь бы никто не видал.