Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

— Дитте! — медленно проговорила фру Ванг.

— Что? — Дитте отерла ладонью глаза, но взглянуть на фру Ванг не могла.

— Мы больше не в силах продолжать так, Дитте! Никто из нас не в силах вынести это! И я тоже.

Дитте повернула к фру Ванг свое мокрое от слез лицо и беспомощно посмотрела на нее.

— Я ведь не сержусь, Дитте! — сказала фру Ванг, усмехаясь, но нелегко, видно, было ей выдавить из себя этот смех… — И за что мне сердиться! Но здесь в домене могут быть две… Ни я не в силах… ни вы.

Она прислонилась головой к плечу Дитте.

— Я давно… собиралась отказаться! — с плачем ответила Дитте. — Я так сожалею об этом!

— Ну, ничего… что же делать, — сказала фру Ванг тоном утешения. — Чему быть, того не миновать. Странно только все это вышло… так запутанно. Вы — я… наверху — внизу… — Она опять рассмеялась, на этот раз своим обычным звонким смехом. — И как тебе приходилось прокрадываться, бедняжке!.. — Она взяла Дитте за голову и поцеловала. — Но за обед мы сядем с веселым лицом! Ни ты, ни я сцен не любим!

— Нет, уж лучше уйти сейчас же, сию минуту!..

— А вещи твои, дитя? — Фру Ванг поколебалась с минуту, потом принесла сверху пальто и шляпу Дитте — Ну, раз, по-твоему, лучше уйти сразу, ступай. Но сначала простись с Вангом хорошенько!

— Нет! Нет! — с отчаянием отмахнулась Дитте. Она едва на ногах держалась.

— Ты можешь отправиться в общежитие Высшей народной школы, — сказала фру Ванг, застегивая на ней пальто. — Я после обеда соберу и привезу тебе твои пожитки. И помни, мы с тобой друзья навсегда!

Она проводила Дитте за порог.

— Постой! — Фру Ванг сорвала крупную красную розу. — Это тебе последняя роза из нашего сада.

Она осталась стоять на кухонном крыльце, махая Дитте вслед белым носовым платком.

Но Дитте, не оглядываясь, вся в слезах, спешила уйти; последний конец пути до трамвая ей пришлось бежать бегом, и, только стоя на задней площадке ужо двигавшегося полным ходом вагона, она заметила, что потеряла розу.

Барин, еще не совсем одетый, вышел в столовую, где Дитте была занята утренней уборкой.

— Желудок у Скотта действовал? — тревожно спросил он.

— Не знаю, — коротко ответила Дитте.

— Он не просился на двор?

— Нет.

Старый охотник засеменил в спальню. Походка и осанка его еще сохраняли следы военной выправки.

— Удивительно, — послышался его голос в спальне, — я сам два раза гулял с ним ночью. Вероятно, он нездоров!

Со стороны барыни ответа не последовало.

Потом барин вошел снова, уже в зеленой домашней куртке, взял из буфета графинчик с портвейном и велел Дитте принести сырое яйцо.

— Ну, дадим Скотту его утреннюю порцию, — сказал он, размешав желток в рюмке портвейна.

Собаку выманили из-под стола, где она спала на коврике. Вид у нее был такой, словно она укусить собиралась. Дитте пришлось силой разжать ей пасть, а барин влил туда питье. Собаку тотчас же вырвало.

— Должно быть, катар желудка! — сказал барии. — У него запах изо рта. Очевидно, катар желудка. Амалия! — крикнул он в открытую дверь спальни.

— Не от шерсти ли это пахнет? Длинношерстные собаки всегда воняют, — сказала Дитте.

Старик уничтожающе взглянул на нее и с обиженным видом опять засеменил в спальню.

— Надо посадить его на диету, — услышала Дитте его голос. — Возьми-ка поваренную книгу для собак, Амалия. И, пожалуйста, не предоставляй это опять прислуге. Простонародье совсем не жалеет животных!

Дитте горько улыбнулась. Да, Скотта она не особенно жалела.

После обеда старый барин обыкновенно сам выводил Скотта на прогулку, но часто не в силах был идти из-за ревматизма, и тогда приходилось Дитте гулять с собакой по бульвару. И Дитте всякий раз казалось, что конца не будет этой получасовой прогулке. Сладу не было с собакой. Она рвалась с цепи, лаяла, тащила Дитте от столба к столбу.

— Вы только следуйте за нею, — говорил барин, который в первые дни сам ходил с Дитте, чтобы научить ее, как следует водить собаку гулять. — Ему надо предоставить полную свободу двигаться, куда он хочет. Только держите покрепче цепь, чтобы он не вырвался от вас.

Не было ни одного столба, к которому бы Скотт сначала не принюхался, а потом не приложил своей ленты, — к величайшему конфузу Дитте. Она рада была, когда дни стали короче, — в сумерки не так заметно было ее с собакой.

Когда она возвращалась, первым вопросом старого охотника было:

— Действовал у него желудок?

Если ответ был отрицательный, старик места себе, не находил от тревоги.