Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

— Кто, кто это говорит? — вспылил он.

Ага, она-таки поймала его!

— Да уж говорят… а кто — не скажу! — поддразнила она его.

— Так поди и скажи им, что они врут.

Карл с досады выругался; вообще-то он никогда не любил грубых выражений.

— Но в этом нет ничего дурного!.. Ах да, по-твоему, танцевать грешно. А как бы мне хотелось попасть когда-нибудь на бал… на настоящий, шикарный бал!

И Дитте начала что-то напевать.

— Напрасно ты этого желаешь… Ничего, кроме греха, оттуда не вынесешь

— Поди ты с твоими грехами! У тебя все — грех! Настоящий святоша. Скоро ты скажешь, что есть грешно… А ты сегодня вечером опять пойдешь на беседу?

Дитте уже пожалела, что раздразнила Карла, и, чтобы помириться с нем, постаралась завести разговор, который пришелся бы ему по душе.

— Да, если удастся вырваться. Хочешь, пойдем вместе?

Но Дитте отказалась. Она была на беседе раза два, и довольно с нее. Очень ей нужно, чтобы на нее смотрели, как на плод греха, все эти самодовольные люди, которые помешались на набожности еще больше, чем святоши из братии трактирщика в поселке. Ведь согрешила ее мать, — она-то тут при чем? Но они обращались с ней так, как будто она сама стала бы верной добычей ада, если бы они не спасли ее.

— Не стоит туда ходить, — сказала она.

Карл ничего не ответил, он никогда не настаивал. Некоторое время слышалось только, как цыркает молоко о подойник. Затем до них донеслись шум и гам из жилого дома.

— Как они там орут и галдят! — сказал Карл с горечью. — Они позор свой вменяют себе в честь.

Дитте отлично поняла, что он намекал на мать.

— Но к Новому году я убегу отсюда. Не хочу я сидеть здесь и глядеть на все это.

Он все твердил, что уйдет, но где же было ему собраться с духом!

— Но ведь они даже не прикасаются друг к другу, даже не целуются, — возразила Дитте, имея в виду хозяйку и Йоханнеса.

Ей хотелось утешить его, но в то же время и выпытать у него кое-что.

— Ах, ты не понимаешь!.. Ты еще ребенок! — с отчаянием воскликнул он.

— Вечно вы так говорите! — обидчиво ответила Дитте.

Она не понимала, что тут было такого таинственного, чего ей нельзя было знать. Уж не то ли, что она поменялась с ним недавно одеждой в гостинице, в Фредерикевэрке?

— Ах, тут много чего… и все одинаково мерзко!

Карл вдруг замолчал, будто у него засело что-то в глотке. Дитте оставила свою работу, ощупью пробралась к нему в полумраке хлева и взяла его за плечи. Она по себе знала, как успокоительно действует на человека ласка. На него, однако, она произвела противоположное действие: он разрыдался.

— Ты бы написал братьям. Пусть приедут и образумят мать, — тихо сказала она, прижавшись щекой к его волосам.

— Они больше не хотят приезжать домой, — сказал он, отстраняя ее от себя.

Дитте постояла с минуту. Во дворе послышались шаги поденщика, и она поторопилась вернуться к коровам.

В половине десятого Карей Баккегор начала зевать и почесывать себе ноги со вздувшимися венами. Это был знак, что пора расходиться. Дитте заторопилась к себе в каморку, ей хотелось пробежать через двор, пока в комнате еще не погас огонь. Темноты она вообще не боялась, но здесь, на хуторе, тьма была словно живая, и ужас подстерегал человека на каждом углу. Внизу ревело море, дыша холодом в раскрытую пасть двора, и у Дитте было такое ощущение, словно кто-то ледяными пальцами хватал ее за ноги под платьем. Она быстро шмыгнула к себе и заперлась. Мигом разделась и юркнула под старую тяжелую перину.

Постель была как ледяная. Дитте лежала, подобрав коленки к самому подбородку, и стучала зубами, пока немного не отогрелась. Согреть же ноги как следует ей удалось не скоро. А до тех пор она и заснуть не могла, лежала и думала о своих домашних, о матери в тюрьме, о деньгах, об одежде, о своей теперешней жизни и о том, что ее ждет. На секунду она вспомнила бабушку, но затем мысли ее перескочили на другое. Бабушку она теперь вспоминала все реже и реже и все чаще думала о матери, как будто та приходила и требовала внимания к себе. Дитте видела ее перед собой так живо и волей-неволей думала о ней. Это было неприятно, и девочка радовалась, когда начинала думать о другом. Но нельзя было ловить себя на этом. Стоило заметить: «А, вот я и перестала думать о матери», — как мысли о ней тотчас же овладевали Дитте.

Все вообще приходило и уходило как-то само собой, становясь все неопределеннее, расплывчатее по мере того, как девочка согревалась и ее все больше клонило ко сну. На секунду ей пригрезился Большой Кляус, мирно жевавший в своем стойле, там, дома, в Сорочьем Гнезде, потом пригрезилась новая гостиница, которую собирались построить в поселке, а на самом пороге в царство сна мелькнул перед ней Карл.