Галина Северина - Легенда об учителе

Муж не был членом партии, но ему и в голову не пришло, что что-то не так.

Поручение принял, как коммунист.

Он не спросил у меня об экзамене. Это была мелочь, о которой едва ли стоило говорить. Я не обиделась. Но что мне делать дальше?

— Немедленно поезжай в Немчиновку и будь там с детьми и матерью. В Москву носа не совать. Как только смогу — вырвусь сам! — тоном приказа сказал он мне.

— Только и всего? — возмутилась я, хотя понятия не имела, чем я еще могла быть полезна.

Остаться в школе? Здесь и без меня много народу, одних выпускников два класса.

— Сберечь маленьких детей — тоже полезное дело! — жестко сказал он, и я поняла, что дальнейший протест ни к чему не приведет.

— Но ты приезжай к нам! Слышишь? — взмолилась я, вдруг ощутив надвигающуюся опасность: эвакуация детей!

— Слышу!

Он наконец улыбнулся мне, крепко взял за локоть, проводил до дверей.

— Где ты будешь ночевать? — уцепилась я за последнюю ниточку.

— У меня ключ от кабинета директора. Там есть диван. А вообще сейчас это не главный вопрос. Поняла?

— Да!

Я быстро ткнулась носом в его щеку и побежала на вокзал.

На даче Машка и Мишка спокойно рылись в песке. Но Нина по поручению райкома комсомола уже выехала строить укрепления под Москвой, захватив лопату и рюкзак с хлебом и картошкой. Охваченная страхом, мама стиснула мою руку:

— Ты-то никуда не уходи!

Ах, куда уж мне с таким грузом! Мимо нашего дома спешат к месту призыва мужчины с рюкзаками и скатками шинели за плечами. Их до станции провожают женщины, матери, сестры, жены. Никто не плачет. Шагают прямые, негнущиеся…

— Все уходят! Все! Как в мировую! — шепчет рядом мама.

Мне не грозит участь солдатской жены. У мужа больное сердце. Мама радуется: дети не останутся сиротами. Но у меня душа в смятении. Смотрю на чужие проводы, и Щемящее чувство вины не оставляет меня. Ну что ж, что муж освобожден от воинской службы по болезни, но я-то здорова! Бездействовать в такое трудное время? Пусть только приедет Андрей — я все это выложу и пойду хотя бы окопы рыть, как Нинка!

Как-то под вечер забежала Света. Принесла записку от мужа. Шла мимо школы и заглянула. Учреждение, где работает Света, эвакуировалось в Челябинск. Она не едет. Родители Светы уже старые и больные. Взять их с собой невозможно. Оставить одних — тем более.

— Что же ты будешь делать? — спросила я.

— Буду работать на мыловаренном заводе. Я же химик! Мыло тоже нужно фронту. Завод не выезжает. Не бог весть какой важный объект! — спокойно пояснила Света.

На этом заводе она проработала всю войну. Ходила с разъеденными щелочью руками и постоянным насморком от удушающего запаха. Но выдержала, ни разу не пожаловалась!

— А твой Петр? — поинтересовалась я.

— Он уже на фронте. Буду ждать! — обреченно вздохнула Света и повязала платок на голове избушкой, как носили в старину солдатки.

Я крепко обняла свою верную подругу. С Ирой Ханиной меня связывала общая работа в школе. Кончилась она — и все рассыпалось. Встречались, правда, приветливо, но и только. Со Светой были более житейские, личные отношения, и они никогда не подводили нас.

Андрей написал, что через несколько дней уходят на восток несколько эшелонов с московскими детьми, предлагал взять Машку и Мишку и ехать с ними.

Ни за что — твердо решила я. Здесь мама, Света, Нинка забегает со своего трудового фронта. Наконец, он сам, Андрей, близко! В Немчиновке нас никто не тронет. Правда, идут плохие вести с фронта. Наши войска отступают. Но не всегда же так будет! Я верю, что настанет момент — и мы, как в 1812 году, погоним фашистских захватчиков вспять. Есть же у нас свои Кутузовы и Багратионы! Не оскудела же русская земля!

А ночью был первый налет на Москву. Хорошо, что с нами ночевала Нина. Приехала за сменным бельем. Такого не приходилось видеть никому. В первую мировую и в гражданскую фугасок не сбрасывали. Беспрерывный вой сирен, пальба зениток, гул стремительно пролетающих истребителей… Если так страшно было в Немчиновке, то, представляю, как было в Москве! Мы стояли втроем на крыльце — я, мама и Нинка, — не в силах сдвинуться с места. Огни трассирующих пуль пронизывали небо. Только бы не проснулись дети! Пусть не слышат этого ужаса! Их раскрасневшиеся во сне мордашки светлы и спокойны!

Казалось, после такой ночи и солнце не встанет. Но оно встало вовремя, и птицы запели, и затрепетала молодая, сочная листва на березах. Что же это такое? Как совместить свет, тепло, радость — и этот железный грохот, огонь, ужас!