Галина Северина - Легенда об учителе

— Безобразие! Все остыло! — непритворно сержусь я, открывая им дверь.

Но передо мной (отрепетировано по дороге) повинно склоненные три головы, и гнусавый хор тянет:

— Мы больше не бу-у-удем!

Тут все мои «сердитки», как называет Маша морщинки на лбу, начисто исчезают, я смеюсь и валю малышей на диван. Начинается вечер с рассказами и играми.

Весенняя сессия подходила к концу. Остался один экзамен — история СССР. Пока все шло отлично.

Я сижу на террасе старенького немчиновского дома, обложенная книгами, картами, конспектами. Муж с Машкой и Мишкой, чтобы не мешать мне, отправились на речку. Я вижу белые панамки малышей у самой воды.

Но хватит. Не отвлекаться! Завтра можно будет думать о чем угодно: и о поездке в Бородино, и о давнишней мечте побывать в Крыму. Я еще ни разу не видела моря. И горы тоже. Многого еще не видела. Но теперь, когда Машка и Мишка подросли, мы сможем путешествовать. На один месяц мама всегда отпустит…

Фу, снова посторонние мысли! Устала, что ли? Я решительно придвигаю учебник и углубляюсь в хронологическую таблицу. Древнее государство Урарту… Киевская Русь… Татарское нашествие… Дмитрий Донской… Ледовое побоище, немецкие псы-рыцари… Народное ополчение 1612 года… Героический 1812-й!

Сзади с треском раскрывается террасная дверь, дребезжат стекла! Что за безобразие?

— Натка! Скорее! — запыхавшись, кричит Нинка, точно бежала сто километров. На самом деле выскочила из кухни.

— Не мешай! Я же просила! — злюсь я.

— Война! Натка, война!

— 1812 года? — глупо шучу я.

— Нет, 1941-го! По радио говорят. Да иди же к приемнику!

Приемник на кухне. Мама любит слушать, когда готовит обед. Сейчас она стоит с открытым ртом и переводит непонимающие глаза с меня на Нинку: оказывается, война идет уже с рассвета. Войска фашистской Германии на большом пространстве перешли нашу границу. Что там наполеоновский поход через Неман! От Прибалтики до Молдавии бомбят и обстреливают новые псы-рыцари наши города и села…

Я снова выскакиваю на террасу. Налетевший ветер яростно листает и путает страницы истории. 1612-й, 1812-й… О 1941-м еще ничего не сказано…

— Андрюша! Сюда-а! Андрей! — истошно кричу я, перегнувшись через перила, и вижу, как он что-то весело говорит малышам, берет их за руки, и они втроем идут между березами, со смехом карабкаются в гору. Они еще очень счастливы. Они не знают того, что знаю я…

Вечером мы поехали в Москву. Она тонула в сплошной непривычной темноте. Арбат без огней — непостижимо! Мы ехали в темном троллейбусе и поражались удивительному спокойствию людей. Говорили мало и не о войне. На перекрестке долго стояли. Посреди улицы в молчании проходил красноармейский полк.

Дома легли спать без света. У нас еще не было темных штор. Предупреждения о затемнении уже были вывешены на всех дверях. Еще вчера все светилось и сверкало. Будто не одни сутки, а много лет прошло с тех пор!

И в институте на другой день было такое же сосредоточенное спокойствие. Экзамены сдавались в особой тишине, никаких студенческих шуток. Парней мы пропустили вперед: почти у всех лежал в кармане вызов в военкомат. В соседней аудитории двое сдавали государственные экзамены в военной форме.

Я вышла из института на горячую московскую улицу с отличной оценкой в зачетке, но никакой радости не почувствовала. Все изменилось.

Я зашла в школу к Андрею. Он стоял в вестибюле, окруженный выпускниками 41-го года. Решался вопрос: быть или не быть сегодня выпускному балу? Сколько надежд было у них на этот последний школьный вечер! Встревоженные, опечаленные смотрели они в глаза учителю.

— Вечеру быть! — вдруг слышу я твердый голос мужа.

— Ура! — забыв обо всем на свете, прокричали ученики, а секретарь комсомольского комитета Медина Забелина, наша немчиновская девчонка — по традиции в этой школе все еще учились ребята из поселка, — вывесила на дверях объявление: «Выпускной вечер состоится!»

Медине восемнадцать лет. Чем-то она напоминает не то Иру, не то меня в этом возрасте. Может быть, решительным потряхиванием головы, задорной улыбкой? Мне приятно смотреть на нее, и я тоже, как и она, на минуту забываю о войне.

С лестницы торопливо спускается озабоченный Николай Иванович, с портфелем и летним пальто, перекинутым через руку.

— Вот какие дела, Ната! — сурово кивает он мне и тут же обращается к мужу: — Андрей Михайлович! Меня вызывают в райком партии. Насколько я понял, мне поручают эвакуацию детей района. Наш завуч Антон Васильевич выехал позавчера с семьей в отпуск на Украину. Школа остается на вашей ответственности. Не исключено, что на Москву будут воздушные налеты. Надо подготовить бомбоубежище. В общем, действуйте. Это вам партийное поручение!