Мария Свешникова: Fuck’ты

Давящая пустота, Еще кто кого раздавит.

Стерто, стерто.

А память сохранила.

Дальняя полка под пятью замками…

Я сорвала замки.

Не знаю зачем. Наверное, я люблю сладкие мысли.

Я медленно отрываюсь от земли и улетаю.

Без тебя.

Прощай.

Ни у кого не найдется безвозмездных лишних 9000$?

Только что поняла, что, кажется, вся боль остается позади. Может, скоро вернусь к нормальной жизни. А пока я могу наслаждаться свободным полетом, и мне не нужны руки. Правда, по-моему, этот свободный полет грозит смертельным ударом о землю.

Ну, ничего. Сколько там у кошек жизней?

Опять, как молния в сердце, ударила вспышка воспоминаний. Слез и потерь. Но уже далеких и как будто не моих. Мне противно. Всю передергивает.

Я отторгаю себя. Не трогайте меня сегодня. Осталось недолго.

Я чужая. Это не те, это не то.

Очередной рассвет.

Река, разделяющаяся на три русла, и три огненно-красных солнца, завернутых в черную дымку, над каждым руслом.

Так же внезапно появились, как исчезли.

Холодный воздух.

Изо рта пар. Начинаешь переминать пальцы.

Темно-багрово-фиолетово-черный воздух.

И голоса, а за ними тишина, радующая слух, и музыка души.

Я была там.

Сегодня закончилось, и наступило завтра.

Через сто двадцать минут молчания от последней записи ее увезли в наркологичку, за несколько часов до оглашения результатов вступительных экзаменов. А ведь она прекрасно понимала, что ее увезут, но не предприняла ни единой попытки остановить этот процесс. Почему?

Я любопытная.

Видимо, это качество и заставило позвонить Карине. И пусть время московское составляет четыре часа после полуночи.

— Слушай, а зачем тебе год назад нужно было девять тысяч долларов?

— На машину, — чуть замявшись, ответила моя кровь.

— Какую? Почему девять?

— Не знаю. Я сплю.

Ей тогда было шестнадцать лет, а водить, согласно законам Российской Федерации, разрешается с совершеннолетия. Это факт.

Пришла sms-ка от Романовича.

«И все-таки я был первый и теперь последний».

Я написала паре друзей, чтобы они еще разок поздравили. Но все, что было получено — отчет о доставке сообщения, который не умел петь Happy birthday to me…

Так незаметно и тоскливо начался самый странный девятнадцатый год моей жизни…

Прошла неделя с моего дня рождения и две с начала сентября. Небо снова скинуло маску солнечного света, насупилось и хмуро залезло в комнату, заставив открыть глаза. Как в «Ванильном небе» — open your eyes! Раз-два, всплеск световых лучей режет сетчатку — временная боль, я терплю и не зажмуриваюсь. Утро, а какое оно, пока не ясно.

В моей квартире не пахнет свежим кофе и никто не делает блинчики с черникой на завтрак, и нет мужа, от которого исходит аромат зубной пасты. Зато есть MasterCard, а отсутствие хозяина я изо всех сил стараюсь пережить и не сорваться. К Кириллу или еще Бог знает кому.

Кстати, у меня есть вибратор «Сони Рикель» зеленого цвета.

Деревья тоже никак не хотели отдавать зеленые платья обратно в природный магазин. Если честно, я их прекрасно понимала. Следуя Vogue, это был цвет сезона.

Ненавижу глянец последнее время.

Я обернулась к окну… И увидела рядом с собой Алека. Забывшись снами, которые наутро не помнишь, я успела забыть о том, что вчера мы трахались, как кролики на старой заставке Nokia. Мне всегда везло на странные отношения, точнее, на некоторую иллюзию отношений. Да, что скрывать — я любила их. Любила неясности, нестабильности, острые, как сотни иголок, переживания, иногда становящиеся жестокими игры. Так было и с Романовичем. И ничего с ним не было. Так, цифра семь и пара закорючек на иврите.

— Ты… Ты — это диагноз, — послышался голос Линды в телефонной трубке, она хохотала, как всегда. В восемь утра это было как нельзя кстати.

— Ты чего звонишь?

— Я просто на работу еду.

Линда — постоянная и единственная, что редкость, девушка моего друга, срок общения с которым перешагнул за отметку «десять лет». Линда имела привычку названивать в процессе преодоления московских пробок, не думая, что в то время, как она пережидала очередной эскорт на Кутузовском, я занималась чем-то плодотворным, например спала. И этот ритуал преследовал мое грешное тело каждое утро каждого дня. За это она платила мне непоколебимым пониманием моей сумасшедшей жизни, ценила полудетский сюрреализм мыслей и крики про странные стечения обстоятельств. Она считала, что моя жизнь — это диагноз, причем отнюдь не означающий профнепригодность. Моя жизнь — бесконечная зависимость от событий, череда которых должна была волнообразно и резко наполнять эту жизнь сумасбродным резонансом. Полемике эта теория не поддавалась.