Мария Свешникова - Fuck’ты

Каждый день что-то всемогущее, неощутимое и непонятное дарует нам выбор, и мы умудряемся вместо одного правильного выбрать сотни неправильных…

Это и есть случайность. Опыт.

Я случайный человек. И…

— Мне девятнадцать лет. Мне уже целых девятнадцать лет, — проговорила я, глядя на часы, которые своими деревянными стрелками подбирались все ближе к нулевой точке отсчета. А я так и не сделала ничего путного. Счеты с жизнью — по нулям. Хожу и вру сама себе, что клевая. Вдруг пришло сознание какой-то необратимости происходящего, что уже не черновик пишу. Да жизнь вообще не сочинение. Морщины. Ищу морщины — пытаюсь узреть первое приближение старости, которая окутает дряблостью и глухотой.

И где же этот восьмой день недели?

Я стояла в ванной своей сестры Карины. Смотрела на свое отражение, в глаза, щупала грудь третьего размера, не уменьшилась ли, поправляла сережки, прислоняла ладонь к впалому от отсутствия сна животу, пересчитывала родинки.

На самом деле Карина мне не сестра, это моя кровь. Нам было двенадцать — мы порезали проспиртованным ножом руки — и соприкоснулись ранами, она перетекла в меня — я в нее. Мы всегда и везде были вместе. Жили девятнадцать лет в соседних домах на 3-й Фрунзенской, учились в одной школе, спали с одними и теми же хмурными мальчишками с неплохой эрекцией, даже работали вместе. Да еще и братья лучшие друзья. Ну, чем не семейная идиллия? Которая, как и все прекрасное, разрушилась в июле 2003 года, тогда ее увезли в «Клинику Маршака». И там за закрытыми дверями, под прикрытием охраны и кундолини-йоги правили мозги. Коррекция угла зрения.

Я поступила в ГИТР, она — в «наркотик анонимус», где по первым календарным выдавали брелоки «месяц чистоты и душевного покоя». Ее двенадцать брелоков я размышляла над тем, как круг событий мог замкнуться в этой плоскости и где же те самые три точки, через которые можно провести странный ровный пласт несостыковок, причем только один. Я видела Карину обдолбанной пару раз в жизни, мы вместе курили дурь; она даже не пробовала кокаин. Это я, распутная девка, вдыхала пары белого порошка в ее отсутствие, таблетки по особым мероприятиям. Иголок в нас не было, кроме заноз от старых, не крашенных после зимы лавок.

Но почему тогда я смогла остановиться, а она нет? А ведь этот факт чернильным пятном опорочил белоснежный лист нашего взаимопонимания. Исчезло доверие — теперь я не верю ни единому ее слову. Интуитивно.

В душе каждой девушки живет шлюха, мразь и маленькая девочка. Конечно, при наличии этой души. С ней нужно быть аккуратнее. Она как желание. Желания — опасность, они сбываются и заставляют жалеть об этом. Душа тоньше — она теряется, ее забирают встреченные и встречные. А еще ее можно продать.

Да, что это я? Я же снова вру.

Мне нужно возвращаться на кухню. Прощай, моя ложь, я скоро к тебе вернусь.

Я нацепила дежурную улыбку и смело произнесла: «Через минуту я буду опять старше тебя на год. И так каждый раз. Уже надоело», — мы как-то по-детски рассмеялись, глупо так, наигранно, до противного фальшиво. Сидим и прикидываемся, что дружим.

Черная Nokia пропела саундтреком к «Грязным танцам-2». Звонил Алек Романович. Первый. Это был один из редких периодов нашего общения, когда мы постоянно набирали семь цифр, соединяющих наши голоса, и даже не искали для этого особых поводов. И все-таки странно, что первый. Даже не мама, а он.

— С днем варенья тебя! Я же сказал, что первый позвоню!

— А почему такая уверенность, что ты — первый? — я с нарочито целомудренным выражением лица откинулась на спинку стула, задирая ногу.

— Это не уверенность. Это время московское… Дай, что ли, пожелать тебе что-нибудь?

— Пожелай.

— У тебя все есть, так пусть будет еще больше.

У меня нет тебя. Какой же ты наивный.

Формально действительно было все, s-видные ликвидные единицы, набор из сорока семи кредитных и дисконтных карточек, пара мужчин и никаких обязательств. Я училась на третьем курсе, работала в рекламном продакшне, редактировала раздел «Dolce vita» на портале о моде и пила противозачаточные по утрам. Но каждый день кожей чувствовала одиночество и ненавидела свою жизнь. Не в силах решиться что-то изменить. Хотя, наверное, меня все устраивало. Одним словом, дура.

Почему-то я была не настроена принимать поздравления Алека, тем более слыша сквозь его голос крики Жанны: «Я сейчас вырву у тебя телефон… Ты меня не понял? Я спать хочу». Я называю ее шваброй. Думаю, это моя ахиллесова пята. Не люблю швабр, а ими кишмя кишит Москва.