Мария Свешникова - Fuck’ты

Наступило бабье лето. Не вовремя как-то. Я лежала на диване у Линды и переключала каналы, пока, наконец, не наткнулась на «Весь этот джаз». В обнимку с подушкой, Настей, покусывая сережку на ее ухе, и телефоном, в котором послышался знакомый голос Романовича…

— Привет! Вот скажи, если я буду болеть и тихо помирать, ты приедешь?

— Приеду, с аспирином и витаминами, — сказала я, не выпуская сережку изо рта.

— А ты сразу приедешь?

— Да, по дороге купив DVD и малиновый торт.

— Тогда я спокоен за свою жизнь. Ладно, давай.

И повесил трубку, нажав пальцем одну кнопку на телефоне и какой-то рычаг возле моих позвонков.

А наутро я сидела на работе, которой почти не было, в ожидании того, что она появится или я просто уеду домой. Был застой, несколько тендеров, в которые мы играли, и одни съемки ролика M&Ms, намеченные на конец месяца. Я поднялась к сестре, она работала секретарем, и предложила попить чаю.

— Слушай, а с тобой вместе в клинике не лежала такая женщина Кира Макеева?

— Маш, это конфиденциальная информация, и я не в праве ее разглашать. Считай мой ответ утвердительным, но прошу — никому ни слова.

— Могила. А с чем у нее были траблы?

— Кокаин, амфитамины, спиды. Прикольная тетка. Все время рисовала. Она с дикой депрессией загремела. Передоз, кажется, был.

— Я у нее живописи учусь.

— Да ладно? И как?

— Нарисовала картину «Секс на иврите», цифра семь да пара закорючек.

Я вышла на улицу. Офис находился на Новослободской, недалеко от здания центрального ГИБДД, рядом с парком. Вышла Мила и начала полуприказным тоном что-то балаболить по телефону про поворотный круг, широкоугольник и аррифлекс. И попрекать весь мир во властности; из ее уст это звучало, скажу прямо, довольно похабно. А в остальном было прекрасное октябрьское утро, которое хотелось смаковать, пока оно до конца не растворится в настроении с нотками романтики и ритмом желтых листьев, тихо падающих с огромных тополевидных махин.

Раздался утренний звонок Алека. Он редко звонил. Но звонил все-таки.

— Привет!

— Привет-привет!

— Я заболел, — гордым и довольным голосом сообщил он и даже покашлял.

Так глупо и так замечательно.

— Ну что же, жди!

Забрав вещи и придумав небылицу про экзамен, я выбежала из душного продакшна и поймала старое белое такси… Купила малиновый торт и «Молчание» Бергмана. Алек беспробудно звонил весь путь, постоянно спрашивал, где я, и что-то сопел, но был доволен и рад. И утро до конца растворилось в моем настроении. Мне было приятно минорно. Светлая грусть, когда кажется, что так красиво уже никогда не будет. И это все, что есть. И это было. Я набрала код, пешком поднялась на четвертый этаж. Дверь была открыта. Он лежал на диване и пил аспирин. Через трубочку и с лимоном.

— Аристократ, — я сказала это с такой добротой, что самой стало страшно. Может, я тоже заболела?

Мы сидели на солнечной кухне и пили чай. Он ел торт. А я вообще мало ем.

Я потрогала губами его лоб:

— По-моему, температуры уже нет.

— Я столько лекарств выпил…

— Ты уверен, что она была?

— Да не было ее. Я просто хотел тебя увидеть. Иначе ты бы не приехала, мне пришлось бы тебя уговаривать, просить и делать всякие глупые вещи.

— И…

— Ты бы смеялась. А я, может быть, даже закурил. И ты была бы виновата.

— Как ты повернул…

— Ага, я такой.

— Пошли в гостиную поваляемся.

Он воспринял это правильно, по-мужски и со всеми вытекающими последствиями.

Я легла на живот, положив голову на подушку, а он делал массаж, это было одним из его главных достоинств, но отнюдь не основным.

«Рельсы. Рельсы. Шпалы. Шпалы. Ехал поезд запоздалый», — так в детстве всех учат делать массаж. Его учили иначе. Интересно, а кто она была? Учила явно женщина.

— Я написал рассказ.

У меня заныл копчик. Мало того что мне еще целых десять дней нельзя заниматься сексом и употреблять алкоголь, так тут такое. И стресс никак не снимешь.

— Пойдем — прочитаешь.

Нокаут. Человек, для которого sms-ка в пять слов казалась повестью на сто страниц, написал рассказ.

— Давай потом, я так хорошо лежу… — он не среагировал.

— Давай потом, — немного похожим на нытье голосом проворчала я еще раз.

Он начал массировать немного иначе. Свело икру.

Есть две вещи, которых я боюсь больше всего: это мужские слезы и их же откровения. И я не могу перебороть этот страх. Хотя и не пыталась. После ночи хороших кроличьих забав мне всегда страшно читать вожделенные сообщения — стираю, не глядя.