Дёрдь Конрад - Соучастник

23 октября 1956 года. Ходить по улицам с флагами позволялось и до сих пор, но только в дни государственных праздников и перед трибунами, под здравицы руководителям партии и правительства. Настоящее чудо природы: население за какой-то час превратилось в народ. Конец немоте и бесчувственности: мы чувствуем свою силу, теперь они боятся нас, а не мы их, да, мы имеем право выйти на улицу. Всенародный праздник непослушания: что вчера запрещалось, сегодня разрешено; сегодня все можно, потому что мы это делаем, не спрашивая ни у кого согласия. Долой смирительную рубашку страха! Хоть раз, да высказать правду! До сих пор мы лгали друг другу на языке власти, сегодня же обмениваемся словами, словно в экстазе чувственного обладания, не предъявляя каждую фразу на визу суровому цензору, что восседает в нашей душе. Ходячая утопия: напиши на листке бумаги, чего ты хочешь, и пришпиль листок к первому же стволу. Сегодня рухнула целая риторическая система; это — бунт языка: каждый человек — журналист, весь город — стенная газета. Пускай свистит и щелкает кнут: лошадь отказывается тащить повозку. Улица полна людьми, которые по утрам в страхе шли на работу, вечерами в страхе убирались домой. Сейчас они собрались вместе, они выкрикивают разные лозунги; вот так, вместе, они оплодотворяют друг друга уверенностью в себе. Революция — это интересно, ужинать мы еще успеем, еще успеем поодиночке разбрестись по домам, чтобы снова дрожать от страха.

Сейчас весь город на улице; а что предлагает народу Политбюро? Обещает созвать пленум. Пленум — это самый большой форум, который еще компетентен принимать решения. А то, что компетентны не только эти сто человек, но и остальные десять миллионов, — идея такая же смутная, как, скажем, спрашивать в цирке у льва, хочется ли ему прыгать сквозь пылающий обруч. Сексуальная магия толпы завораживает и полицейских: им в голову не приходит стрелять в народ, они сливаются с ним. Против режима обернулись его собственные слова: в годы угнетения в официальных местах принято было друг друга приветствовать словом «свобода!» Сейчас мы придаем ему хоть какой-то смысл.

Странным было минувшее лето: дирекция головного предприятия пришла к выводу, что глава дочернего предприятия убил слишком много людей, растратил слишком много ресурсов. Хотя он, вне всяких сомнений, был их доверенным лицом, пришло время его заменить. Очень трудно найти преемника, надежного и тем не менее популярного. Если он надежен, но ненавистен народу, значит, порядок будет поддерживать только насилием, а не экономическими мерами. Если же популярен, значит, будет, в ущерб центру, действовать так, чтобы нравиться своим, и тогда все дочернее предприятие, во главе с ним самим, обнаглеет и примется своевольничать. Из Москвы в Будапешт летит Микоян, машина с завешанными стеклами мчится, меж двумя шеренгами полицейских, в ЦК, и пленум освобождает Р. от обязанностей генсека. Пусть Р. выступит с заявлением, что у него поднялось давление, — и будет остаток жизни получать в Советском Союзе небольшую пенсию. На советском военном аэродроме маленький, круглый Р. бросается на землю, обеими руками цепляется за траву: это его страна, отсюда он никуда не уедет. Два офицера НКВД берут старого, плачущего убийцу за плечи, рывком поднимают с земли и заталкивают в самолет. Годы спустя судьба даст ему возможность вернуться на родину, но — в урне.

Так иной раз бывает в семейной жизни: все перемешивается, идет кувырком, наступает время взаимных расчетов; когда-то приходит час и народу сказать свое слово. Сейчас ему не нужны ни депутаты, ни представители: тот, за кого всегда высказывались другие, сейчас хочет сам высказать то, что у него накипело. Нет, это совсем не час трезвости. Здравый смысл говорит: сами себе приказать мы ничего не можем — приказывают только они нам. Они врут, мы аплодируем; таков порядок вещей. Будапештский генсек, выполняющий поручение московского генсека, самовластие и произвол называет народной властью. Но если те, кого приучили ко лжи, хоть один-единственный раз, собрав всю свою смелость, заявят, что ложь — это ложь, то лжецу станет не по себе и захочется дать команду стрелять. Народ, если он не желает господства лжецов, — враг народной власти. Правда, сейчас он высказался довольно большой массой. Сброд! Разойтись по домам! Народ не расходится. Предупредительные выстрелы. Народ отвечает выстрелами. Пули не берут монстра. Чистое наваждение. За час-другой в ничто превращается все, что годами воспринималось как разумный порядок вещей. Лжецы теряют дар речи.