Юрий Вахтин: Иуда Искариот

- Знаешь, Нинуль, поехали ко мне на дачу, у меня в десяти километрах от города дача, – Иван в ожидании ответа, сжал руку Нины.

- Нет, Ванечка, не могу я. Может потом, после приговора суда. На четверг перенесли. И остались всего два свидетеля, не явились они. Неужели они такие важные? Я даже не знаю.

- Что адвокат говорит, Митин? Хороший мужик Федор Федорович.

- Да, очень человечный. Он мне с пропиской в этой квартире очень помог. Я бы никогда не прошла эту бумажную стену. Закон есть вроде, но его как и нет. Необходимо еще сотню справок всяких, и человек непосвященный, конечно, никогда сам не пройдет.

- Бюрократия в стране - наш бич, – согласился Иван. - Можно мне закурить? Или я лучше на балкон? – спросил он у Нины.

- Кури, я не боюсь дыма. Муж дымил по две пачки, легкие слабые, а не слушал, курил. Петрушка уже покуривает втихую. – Нина улыбнулась. – Мужиком хочет быстрее стать. Будто закурив, сразу повзрослеешь.

- Не ругала? Рано ему, шестнадцать лет только.

- Нет. Думаю, поумнеет, сам бросит, если бросить. Ругать буду - будет прятаться, он при мне не курит, стесняется. Привыкаю к демократии. Раз партия ведет к демократии, и нам надо идти.

- Ниночка, не надо о партии. Нехорошо. Люди за партию жизнь отдавали, пулеметы собой закрывали, – Иван нахмурился, закурил.

- Да не за партию, Ванечка. За народ свой, за Родину, за светлое будущее, а где оно, это будущее. Шли, шли, оказалось не туда, перестраиваться надо. В одной стране живем, а я вот про лосось только в книжке слышала. К нам на свиноферму прошлой зимой рыбу привезли мороженую. Наверное, забраковали по какой-то причине. Хек, минтай, сельдь. Ее волокли по домам упаковками. И не потому, что воры одни в совхозе, а потому, что не могут рабочие люди, не лодыри, купить себе в достатке эту рыбу в магазине. К этому нас партия вела? Я тоже член партии, а для чего вступила? Взносы платить. По разнарядке главный зоотехник должен коммунистом быть. Кто спрашивал меня о чем? Когда? План надо выполнять, перевыполнять, стране надо мясо, молоко. Надо! А каким образом все это выполняется, никогда никто и не спросил и уже не спросят, наверное. Я смотрю, магазины пустеют, все на рынке, все в три дорого. А мы там же выполняем план, сдаем мясо, молоко, – Нина разгорячилась, глаза ее от возбуждения и выпитого вина блестели.

«Как она хороша даже в пятьдесят», – подумал Иван Егорович, какую глупость он сделал в жизни, прожив жизнь с женщиной, которую не любил.

- Успокойся, Нинуль. Это все видят в ЦК партии, в обкомах. Вот почему и назрела необходимость перестройки. Это НЭП, который, наверное, рано отменили, а, может, его не надо было отменять совсем. Нужна конкуренция. Вот Польша отделилась. Теперь Германия, Чехословакия. Не готовы мы оказались к этому. Все боролись с трудностями войны, разрухой, голодом. Досталось России, не успевали за временем.

- Или не хотели успевать. Весь запад газом и нефтью снабжаем, а свои деревни вымирают в десятке километров от облцентра в центре России, а в глубинках?

- Правильно! Все это и привело к перестройке. Ты, Ниночка, как на съезде народных депутатов выступаешь, – попробовал пошутить Иван.

- Прости, Ванечка. Я не о тебе. Ты выполнял свою работу, свой долг. Делал, как учили, что говорили, директивы и решения съездов и пленумов. Тогда кто виноват? Кто?

- Я думаю не надо искать виноватых. Их уже искали в тридцать седьмом году. Надо перестраиваться и жить по-новому. Повернуться, наконец, лицом к человеку, – Иван встал, подошел к окну. – Не поедешь, значит, на дачу. А я печку там протопил. За тобой приехал. – Иван замолчал.

- Прости, Ванечка! Не была я любовницей никогда, теперь, наверное, не к чему учиться. Если по-товарищески после приговора суда, я обещаю, мы поедем, посидим, поговорим.

- Хорошо, я буду ждать. В четверг? Ты не ответила, что Федор Федорович говорит? – Иван достал новую сигарету, закурил.

- В тюрьму не посадят, больной Володя, с головой не все в порядке. Говорит, спецбольница, сколько лет, только год или три, – Нина вытерла слезу краем полотенца, висевшего на спинке стула.

- Да, Володька, кто мог подумать, что ему предстоит такой ад пройти. Тихий мальчуган был, я помню, все смотрел исподлобья. Но он сам выбрал себе эту профессию «родину защищать». Звучит гордо и романтично. Но часто бывает совсем не так, как в книжках о героях. Война - это кровь, грязь, слезы. Прости, Нинуль, я понимаю, как тебе больно. У меня тоже подобная боль, если не сказать, большая боль, наверное, детей жалеешь больше, чем себя. Я поеду, наверное, поздно уже, и тебе надо отдыхать, устала ты за день, – эти слова Иван произнес тихим ласковым голосом, как тогда, тридцать лет назад.