Юрий Вахтин - Иуда Искариот

- Что ты сказал, гад? – зашипел он.

- Мужики! Вы что, мужики! – закричал Куклин и бросился разнимать, но резкий невидимый удар Виктора отбросил его в угол комнаты.

- Стоять! Что ты сказал, повтори! - Виктор взял Фокина за подбородок.

Внизу послышались голоса, шаги, кто-то поднимался по лестнице.

- Витек, прости! Хорош, идут сюда, - прохрипел Фокин.

Виктор вздрогнул. Казалось, в ту минуту он был без сознания, и теперь сознание к нему вернулось. Он быстро вскочил, поднял за руки лежащего на полу в пыли Фокина, стал отряхивать ему брюки. Подскочил Куклин, тоже помог Фокину, придерживая того под руку, подвел к открытому окну. Фокин не мог самостоятельно твердо стоять на ногах, он хрипел от нехватки воздуха. Через минуту снова тишина, голоса прошли, пошли вверх по лестнице на этаж выше. Виктор подошел к Фокину:

- Игорь, прости! Перемкнуло. Я тебя прошу, не говори плохо о Вике никогда. Лучше оскорби или ударь меня. Ее не надо, прошу.

Фокин молчал, он облокотился о подоконник, тяжело дышал, Куклин придерживал его сбоку.

- Сумасшедший, ты же мог убить меня. За что? Я пошутил, это обычная шутка мужиков о бабах, - проговорил, наконец, Фокин.

- Может, нормальный, Игорь. Может быть, но не о ней. Она совсем другая, - голос Виктора стал спокойнее, мягче. – Пожалуйста, не говори о ней плохо.

- Пожалуйста. Я же не знал, что ты не понимаешь шуток. Не буду говорить. Извини.

Они пожали протянутые руки, слегка боднувшись головами.

- Откуда такие навыки рукопашного боя? – почесывая ушибленную руку, поинтересовался Куклин. – Я думал, у тебя «крышу сорвало». В спортроте служил что ли?

- Да нет, я с детства занимаюсь, еще до армии КМС по боксу, - ответил Виктор.

- Понятно, нас не служивых, больных убивать, - пошутил Куклин. – Ну, давай мировую по сотке.

Тройка весело засмеялась. После выпитого повторили еще. Стали уже обниматься, и Виктор дал честное слово, если кто обидит его друзей, он порвет обидчика на части. В общем, разошлись уже ближе к десяти. Только Фокин пил больше всех, но алкоголь не мог залить обиды, клокотавшей внутри: «Не такая, как все». Все они одинаковые. «Не такая. Я докажу, какая она, я докажу», - бормотал он по дороге к гостинице, где жили командировочные из Москвы. Куклин уже нашел разведенную женщину, она работала маляром на их стройке, и, подумав, пошел спать к ней.

Ивана Егоровича Захарова разбудил тот же сон. Сон, который снится ему больше сорока лет. Иногда сон снится часто, почти каждый месяц, иногда сон не снится почти год. Память все забывает, успокаивается, и ему снова начинает казаться, что этот сон - всего-навсего сон. Детский сон-фантазия восьмилетнего мальчика, и никогда не было и не могло быть ни холодного январского дня 43-го года, ни выстрелов, ни громких женских криков: «Помогите! Люди, помогите!». Но сегодня сон приснился снова. Так же четко и ясно, будто это не сорок шесть лет назад, а все произошло сегодня, вот этой октябрьской ночью.

Проснувшись, Иван Егорович ощущал дрожь во всем теле. Встал, пошел на кухню, закурил, выпил успокоительных таблеток, которые прописали доктора, когда он пожаловался при удобном случае на навязчивый сон, правда, не передавая при этом его содержание. Просто сон из войны, который отложился в памяти восьмилетнего мальчика. Сколько их, его ровесников, детей войны не на бумаге, а наяву видевших все ужасы войны, теперь, перешагнув пятьдесят лет, переживают войну снова только во сне? Снова вскакивают по ночам от свиста пуль, разрыва снарядов. И их детям достаются ужасы уже другой, чужой, но для кого-то навсегда ставшей их войной. За все прошедшие годы никто никогда не напомнил Ивану Егоровичу о той страшной ночи и дне в деревне Николаевка. Только четыре года назад сон ему пришлось пережить снова. С новой силой, потому что никогда прежде он даже себе не признавался, что в той трагедии есть и его, пусть косвенная, вина. Или не его, Ванятки Захарова, в больших не по размеру валенках и отцовской шапке.

К сорокалетию Победы ЦК партии издал указ: «ни один участник боевых действий, ни один инвалид Великой Отечественной не должен оставаться без жилья». Указ ЦК партии должен выполняться, такие люди вновь находились. Хотя после тридцатилетия Победы райкомы рапортовали о стопроцентном обеспечении жильем и ветеранов, и инвалидов войны. Находились такие, которые по каким-то причинам теряли жилье, оставляли детям, надеясь на свои льготы. Так, в одном из райцентров области участник войны, Герой Советского Союза Климов получал уже жилье три раза, но всегда находились люди, назвавшиеся родственниками, которым он продавал свою однокомнатную квартиру, деньги быстро кончались, и старик жил на вокзале или в котельной в зависимости от времени года. К сорокалетию Победы он снова оказался на вокзале. Картина не для советской пропаганды: заросший, давно не бритый пожилой человек с орденскими клинками и Золотой звездой Героя. Правда Золотую он давно заложил, и местные умельцы сделали звезду один в один, но из дешевого сплава, и теперь герой войны мирно спал на лавочке на местном железнодорожном вокзале.