Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

— Легко ли вам работается?

Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте составляла тридцать пять тысяч долларов в год — для середины девяностых это неплохо.

Вскоре мне опять стало плохо, и я подумал: как хорошо, что я не шахтер. Даже американский.

…Отдыхал я, когда хозяева уходили из дома — Мисси в университет, а Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием «Независимый лидер».

Для меня начинался праздник. Как ни странно, я успел оценить незамысловатую, но очень, по-моему, вкусную американскую еду — разные булочки, гамбургеры, мороженое в коробках… Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной, вредной и калорийной, но соблазнительной пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.

Однажды вечером я попросил у Боба разрешения позвонить домой. Он разрешил. Я услышал Наташу и Настю.

Наташа сказала:

— Папка, а мы скучаем… Ты где? Возвращайся скорее!

Я вдруг мучительно остро осознал, как хочу домой, как тяжко мне без жены и дочки. Купив им американских конфет и ноутбук за пятьсот «баксов», я стал считать часы до возвращения в Москву.

Однако мои странные каникулы продолжались. И не без приятных неожиданностей. Губернатор штата мистер Твистер неожиданно принял решение вручить всей нашей «сильно-дружной» делегации звание почетных граждан штата. Я позвонил по этому поводу Жене Чернявской в Нью-Йорк (перед отъездом я взял ее телефончик у Леньки Ерошкина) и похвастался.

Она сказала:

— В Америке такого звания добиваются годами. Мне кажется, ты все-таки еврей. А, может быть, даже хуже — ты скрытый еврей. Морда и паспорт у тебя русские, а нутро наше…

Видимо, так она порадовалась за мой выдающийся успех. Больше мы с ней толком ни о чем не поговорили, я только понял, что она сидит на вэлфере и, как обычно, ничего не делает.

По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанчиках. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.

Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обычной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у нас в России. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — «берч».

…Однажды мы съездили с Бобом к его знакомому фермеру. Фермер уделил нам не много внимания, так как был сильно занят.

— Я работаю двадцать часов в сутки, — напугал меня он. — Не отдыхаю, не путешествую. В Нью-Йорке не был ни разу.

Зато он нам разрешил покататься на его лошадках. Я уселся на маленького пони, похожего на ослика, и поскакал по бескрайним фермерским лужайкам, точно Чапаев на буржуазию. Через пять минут мой пони-ослик устал, я слез с него, и мы с Бобом стали пить пиво.

Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.

Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.

Наташа сказала, что я превратился в крутого. И очень благодарила за ноутбук — у нее впервые был собственный компьютер.

Много лет мы прожили с Наташей и Настей на Тверской-Ямской улице, в самом центре монструозной столицы. Там, в нашей хорошенькой квартирке, бывали разные люди. И американец Боб, и талантливый молодой журналист из «Комсомолки» Валерка Кирков, и многие другие симпатичные персонажи…

Нам там, в принципе, нравилось. Маленькие габариты квартирки не слишком нас расстраивали. Для меня было главное, что дом наш находился в самом центре города, и на работу я мог ходить пешком. Наташа не скрывала счастья, что уехала от свекрови, Настюшка быстренько записалась в Дом пионеров, где функционировало много бесплатных кружков и бассейн. Она рисовала, писала стихи, занималась плаванием — и все в одном Доме пионеров, который находился в одной минуте ходьбы от дома. Все было бы совсем здорово, если бы не соседи-алкаши, или философы, как их называл американец Боб.

Первый год нашей жизни на Тверской-Ямской улице проходил очень спокойно. Я много писал, Наташа давала уроки, Настюшка занималась в Доме пионеров. Гостей всегда приходило много. Некоторые люди, познакомившись в нашей малюсенькой, но замечательной квартирке, потом поженились, нарожали детей. Словом, все шло хорошо. Неприятности (мы на них старались не реагировать) случались незначительные — соседи, конечно, выпивали, шумели (все-таки не сильно!) по ночам, иногда заливал Генка, мужик с четвертого этажа. Генка — типаж весьма интересный. О нем стоит рассказать подробнее. В прошлом он — подполковник милиции, бывший оперуполномоченный сто девяносто седьмого отделения. Проворовался, запил. Его выгнали. Он ушел в торговлю. После очередной удачной сделки Генка напивался.