Роман Солнцев - Привычное место

Туев на секунду задумался, держа перед вентилятором растопыренную мокрую — я это заметил — ладонь.

— Давайте так,— проскрипел он наконец.— К тем делам я не имею никакого отношения. Сейчас нет порядка, почему и идём во власть. Бог знает, кто и где что творит…— «Строит», хотел бы он сказать, но слова этого не произнёс.— Если всё так, как вы говорите, после победы помогу оформить на вас. В конце концов, криминальные хлопцы наши же с вами деньги использовали… почему не передать хорошим людям.

— Его студентам,— подсказал Дима.

— Я люблю молодёжь! — закивал Туев, вставая.

— А если не победите?..— остановил его Дима.— Ну, если?! Разве ваши только что произнесённые слова не останутся справедливыми и в этом случае? У вас авторитет. При любом результате вас послушают. Лучше бы уж до пятницы всё и сделать.

На секунду лицо Туева затмилось — так по озерцу проходит тень тучи. Он стоял над нами, покачиваясь.

— Но могу ли я быть уверен, что вы поддержите не коммуниста?

— Абсолютно,— отвечал Дима, также вставая и проходя к телевизионной машинке.— Но вы должны сказать это мне в камеру… не в ту, которая с решёткой, а сюда…

— Ваши шуточки,— кисло улыбнулся Туев, глядя на меня. Уж не ждал ли он от меня помощи? Знает, конечно, слабинку несчастных русских интеллигентов — мы все милосердны в последний момент.

Я уже рот открыл, но Саврасов перебил меня, диктуя:

— Что такой-то и такой-то участок не ваш… и конечно, вы поможете оформить… Клянусь мамой — эта плёнка останется просто как залог. Я её потом вам отдам.

Туев, глядя на меня, молчал. Я больше не мог выдержать этого двухслойного разговора.

— Постою на улице.— И вышел прочь.

В приёмной Алексея Иваныча сидели измученные пожилые женщины с прошениями в руках, по полу катался бородатый калека на дощечке с колёсиками и, короткими костылями в тёмных руках. Увидев меня, беловолосая секретарша вздохнула.

— Там ещё надолго?

— Не знаю. До свидания.

На улице тёплый ветер гнал мусор — афиши, полупрозрачные пакеты. Вокруг банка млели на солнце лиловые роскошные иномарки, в них слышалась музыка. За тёмными стёклами смутно угадывались водители и ещё какие-то люди. Наверно, охранники.

Мимо шли, крутя бёдрами, две юные красотки в коротких белых юбочках, ели мороженое на палочках. У одной из машин приоткрылась дверка — и мигом обе девочки с хохотом были затянуты внутрь. Они и не сопротивлялись.

«Ненавижу!..» — хотелось крикнуть, но умом я понимал: все страны прошли через эту полосу дикого капитализма, бесстыдную власть денег. Рано или поздно всё же что-то утрамбуется.

— Утрамбуется на твоей могиле,— сказал я сам себе язвительно.

Наконец показался с невозмутимой мордой мой Саврасов — несёт, как чемодан с золотом, телекамеру.

Я вопросительно глянул на Диму. У меня кружилась голова, от боли в руке и в сердце будто снова попал в день солнечного затмения.

— Всё о’кей,— буркнул мой бывший студент, открывая кабину. — Он мне даже баксы за помощь предложил… пять тысяч. Говорит, сейчас все так делают. Только чтобы я точно молчал, плёнку не крутил. Но я отказался… я и так держу слово…

Правду ли говорил Дима, не знаю. Мы сели в раскалённую на свету «Ниву». Мотор взвыл.

— А сейчас едем к его сопернику. Чтобы до конца железно всё обставить.

— Н-нет,— вырвалось у меня.— Домой!.. Я больше никуда не поеду.

— Эх вы, милый, добрый русский человечище, как говаривал Ленин в очерке Горького!..— Саврасов ощерил тёмные зубы курильщика.— Ну, хорошо. А хотите — в лес? Дом-то теперь точно ваш. Посидите там.

— Я в свой хочу…

— Ну, в ваш.— Он повернул машину за город.

Через полчаса я стоял в халупе из бруса и смотрел через мутное окно вниз, на голый чёрный огород. Вдали, в правом углу, под штакетником, кажется, ещё синел горб снега, а может, мне просто казалось.

Вообще в последнее время мне иной раз бог знает что кажется. Вдруг на улице в толпе вижу свою жену — но молодую, какой она была лет двадцать пять назад. Или и вовсе смешно — на экране телевизора среди жителей, например, Барселоны вижу себя. Ну, совершенно похож… только исхудал, что-то кричит… Не грозный ли знак — смотрю на себя уже со стороны? Не смерть ли ходит вокруг?

А насчёт сугроба… не бойся и пойди посмотри.

Над огородом змеился жаркий воздух. Конечно, на земле в тени и клочка снега не осталось. Испарился, взлетел, весь ушёл в облака…

— Петрович!..— позвали меня из-за ограды. Радостный такой мальчишеский голос. Это Зуб. Рядом с ним стояли угрюмый Борода и Василий, они пьяны. Борода, приложив руку к уху, отдавал мне честь.— Это правду сказал Дмитрий Иваныч, что тот дом вам подарили?