Иван Зорин - Повестка без адреса

Скрестив за спиной пальцы, студент горячо молился, и его желание сломило волю сатаны. Работая локтями, едва не задрав рубашку, бубновый валет прорвался наверх.

— Ваше… — растерялся сатана.

На секунду в его глазах мелькнул огонь, от которого свечи вспыхнули ярче. Но он не был бы искусителем, если бы не умел переживать поражения.

«У женщин невозможно понять, где правда, — промычал Кондратов, — потому что у них всюду ложь».

Бывает, в чужих дневниках расписываются, как в гостевой книге, где с годами чернила выцветают, а подписи превращаются в царапины. Так, у Кондратова в юности была подруга, облик которой он держал теперь в памяти, как кобылу, потерявшую узду. Она хлопнула дверью, резко развернувшись на каблуках, и оставила в дневнике Кондратова единственную фразу: «Лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер!»

Эта истина болталась теперь бельём на ветру, срываясь с языка, как повешенный с верёвки…

Все дневники — это главы одного романа, они кричат, как рыбы, которых слушают звёзды. При этом дневники вещей открыты людям. Дневник звёздного неба — астрологу, дневник болезней — врачу. Проникая на сторону вещей, их читают ясновидящие, они доступны пророкам и шарлатанам, ибо правда — лишь разновидность лжи, а прорицатель — лгун, которого не схватили за руку.

Вот что прочитал Кондратов в

Пыль на страницах трагедий — солёная от слёз, в философских трактатах — сушит язык, а из комедий её выдувает смех. Пыль на гробницах печальна, а на стёклах скучна. «Мы любили тебя», — повествует эпитафия из дневника первой. «Я люблю тебя», — просвечивает весенним солнцем прочерченный на окне дневник второй.

Пыль на дороге затирает предыдущие письмена, её дневник постоянно переписывается, словно стремится к совершенству, но так и остаётся черновиком.

Пыль на одежде рассказывает о дальних странах, пылинка на манжете — о франтоватом господине или аккуратном слуге.

«Пыль веков», «пыль Вселенной», «космическая пыль» — всего лишь пыльные метафоры.

Дневник вещи, как вопль немого. Но на лестничной клетке в доме, построенном за сто лет до эры лифта, Кондратов подслушал

— Я. Штейн, — отливая бронзой, якала первая.

— И. Я. Штейн, — удивлялась вторая.

— А. Я. Финкельштейн, — язвила третья.

Ещё одну страницу дневника, продиктованного бурей, Кондратов подобрал во сне. Он увидел на берегу моря беглеца, который черпал ушными раковинами шум прибоя, а в ноздрях нёс ветер. Между его лопаток синела вертикальная стрелка, и, подчиняясь ей, он бежал и бежал…

Быть может, искал себя, бесконечно себя избегая?

Скрывая под платком седые пряди, Анастасия перебирала альбом с поблёкшими цветами. На дворе выла вьюга, а засохшие листья рассказывали о цветущем саде и любви. Анастасия стала в пол лица, мечтала о прошлом и не могла понять, почему не сложилась жизнь. Она вспоминала, как в курилке библиотеки встретила Романа — молодого, подающего надежды, как они бродили по пыльной, знойной Москве, вкладывая в чужие стихи вспыхнувшую страсть. Она писала тогда курсовую по русской дневниковой прозе, перелопачивая горы материала, раз натолкнулась на страницы, закладкой которым служил засушенный лист герани.

«Здравствуй, мой дневник! — писала гимназистка, кости которой сгнили ещё в позапрошлом веке. — Как ты провёл ночь? А я видела ужасный, ужасный сон, будто гувернантка разорвала тебя в клочья и наябедничала maman, что я влюблена в NN. Вот ещё глупости! От него табаком несёт, как от кучера, и вчера на балу он спутал фигуру кадрили. Он совершенно не умеет танцевать, поэтому весь вечер дулся с кузеном в карты. Правда, когда он смеётся, ямочки на щеках делают его таким милым! Но что это я? Он недоучившийся студент, к тому же в него влюблена мадемуазель Бланш, та блондинка с завитыми локонами, очень хорошенькая, пока не строит свои крысиные глазки…

Я подслушала, как papa говорил, будто NN выиграл вчера у фон Лемке кучу денег».

— Какая наивная восторженность! — сказала тогда Анастасия Роману.

— Человек без любви — кактус, — невпопад пробормотал он и, откашлявшись, сделал предложение.

А теперь вместе с любовью от Кондратовых ушла и ненависть.

— Тебя не признают даже коллеги, — привычно жалила жена.