Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

— Надеюсь, Труман, — ответил он своим ростовским говорком. — Поменьше слушай супостатов. В жизни есть вещи поприятней политики. А осенью приходи к нам на тренировки.

— Бештимт, Пабло. Ганц бештимт (в школе он изучал немецкий).

Я забрал четыре пары теоретически за 90 колов (хотя это и дороговато за польское фуфло). Одну — Навозу, за железный полтос. Две — я уже знал, кому. А вот четвертой мы ударим по карману будущего вгиковца.

Что касается того, до какой степени местный интеллигент падок на моду, сомнений у меня не было. Тут все было ясно — проспект провонял «техасами», как сам штат Техас своей нефтью. Мне было важно поподробнее разузнать пристрастия этого юноши в плане родственных кинематографу других форм искусства. Впрочем, кое о чем я и сам мог безошибочно догадаться. Убожества (всегда и везде) слушают одно и то же, а именно — то, чем брезгуют нормальные люди. Сбережения сценариста составляли 135 рублей новыми. Среди них — два четвертака. Всю сумму видел своими глазами кто? — Дирижерский сынок Ходыка.

— Азизяну об этом говорить нельзя, — строго внушал я Ходыке в пивбаре «Греческий Зал».

Ходыка поглядывал на меня как-то по-новому, с превосходством менее испорченного человека. Тоже, видимо, закладывает кому-то, передает содержание наших бесед. Я был уверен, что ему понадобится именно эта группа. Почему-то все гады слушают «Пинк Флойд». Вот мы ему и сделаем «Пинк Флойд». Такого Флойда не слышал самый главный сценарист.

— Азизян ничего не узнает, — голосом артиста Копеляна заверил Ходыка, и пошел курить на крыльцо.

Диск выглядел уродливо, под стать записанной на него музыке. Без обложки. Азизян утверждал, что ее не было изначально: «Не веришь, вали на Запад и сам выясняй, идет к нему обложка или нет! Только тебя хуй выпустят!»

Без обложки он смотрелся словно без трусов. Чтобы сбить цену еще ниже (деньги за него платить я, естественно, не собирался), пришлось поставить дисок под иглу. Сквозь треск стало доноситься что-то убогое и тоскливое, вызывающее у прослушивающего чувство неловкости — неужели такую тягомотину исполняют заграничные артисты? Тогда понятна наглость тамошних леваков и коммунистов.

— Не у черножопых ли товарищей на помойке за общагой ты ее выудил? — поддел я Азизяна. — Ты у нас известный рыболов .

— Спокойно, Папа, — запротестовал Азизян, — черножёпие товарищи такое не слухають. Предпочитают только своих. Ох, и славные, надо сказать, среди них попадаются сраки…

— Так! Что еще за хуйня?! — перебил я его, увидев, что пластинка пошла буграми, а иголка угрожающе запрыгала.

— Забыл вас предупредить, Дядя, — невозмутимо вымолвил Азизян, даже не глядя на то, чем он пытался меня наебать. — Имеется небольшая волна. Волна имеется, но!.. Но! Элементарно ложится сверху пять копеек, или кубик сахара, и все играет, все проходит. Вы лучше скажите, шё ви нам за этих лондонских жiдов дадите. Ми жи вас не спрашиваем, кого ви решили осчастливить такою красотой?

— Хор грузинских девочек, хором отсерающихся на газон в Артеке.

— Зачем жи так много? Дали би нам чего-нибудь попроще… Папа…

Я подумал, прикинул, и отдал Азизяну полученные мною от Женатого гонконговские картишки.

— Имей в виду, Шура, на них мои отпечатки.

— Естественно. Ви же их смотрели.

Азизян картинно подышал на верхнюю карту и протер ее платком, словно линзу от очков.

— Папа не станет брать кота в мешке, — с неподдельным почтением добавил он.

У молодого гада были сценарии и, судя по всему, те, кому их можно показать; еще у него были амбиции и чувство превосходства. Плюс сто тридцать пять рублей. У меня были левые очки, кривой «Пинк Флойд» и зверское желание засадить ему этот хлам по максимальной цене. Чужими руками.

В середине следующей недели Ходыка получил от меня материал и инструкции.

— Обязательно скажи, что в этих очках он похож на молодого Кеннеди. Или, хуй с ним, на Роберта Редфорда, если он знает, кто это такой. Или — он наверняка смотрел это говно — на хуйлыгу, что играет в «Загнанных лошадях», как его… Суручану… Сарацино…

— Может быть, вы мне напишете на листочке, — язвительно подсказал Ходыка.

— Нет, Слава, не напишу. И телефона моего ты не знаешь. Нету телефона у меня. Листочки любят читать твои культурные предки.

— Мать с отцом до 15-го (июля) в Кириловке.

— А братец?

— Малыш тоже с ними, — степенно ответил Ходыка.

Он даже не поинтересовался размером своей доли. Деньгами он ее от меня в любом случае вовек бы не дождался. Табачком — ради бога.