Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Самойлову до сих пор неизвестно «фирменное» название штуковины, издающей сухой, но пронзительный звук, хотя местные лабухи — это он уже слышал, именуют ее «раструбом», делая ударение на первом слоге. Рáструб.

Почему-то ему обидно за разбитый стакан, несмотря на собственный опыт битья окон в кабинете директора, и кое-где еще. Больше всего Самойлов боялся не разоблачения, а принуждения вставлять стекла собственноручно — вот когда вся его не-ком-пе-тен-тность станет видна.

Черноволосый паренек сыграл несколько тактов похоронного марша. Церковные звуки электрооргана усугубили ощущение надругательства под видом творческой находки. Подсев к органисту, Лукьянов продекламировал в неподключенный микрофон явно придуманное на ходу четверостишие:

Несмотря на очевидное дурачество, в голосе и ужимках, из вытаращенных глаз Лукьянова сквозило некое суровое превосходство. Словно их обладатель не веселит податливых дружков, а скорее заклинает их одному ему известными, внешне идиотскими формулами. Данченко был в полнейшем восторге. Он хохотал, всхлипывая, и радостно колотил ладонями по краю сцены, ни капли не скрывая, что выходки Лукьянова доставляют ему уйму удовольствия.

Покалеченный ударом электричества Азизян (до переименования прозвище косоглазого Саши, одного из бесчисленных «Саш», было соответственное — Двести Двадцать) гораздо интереснее Лукьянова — но об этом догадаются очень нескоро, если вообще когда-нибудь догадаются. В Азизяне есть нечто от грядущего хаоса, некая пугающая своими росчерками ассиметричность — он словно вырвавшийся из будущего протуберанец, бьющий в обратном направлении. Ведь испуг от травмы, нанесенной наяву, порой слабее, чем во сне…

А шуточки Лукьянова предсказуемы и продуманы — без пяти минут студенческая самодеятельность! Точно так же можно было предугадать сюжет и приемчики «Бременских музыкантов» или «Ну, погоди!».

Резко переключив мысли на совершенно другой предмет, Самойлов вдруг призадумался о чем-то из своего беззащитного детства, выпавшего на самое начало 70-х годов. Он припомнил, как мечтал полюбоваться настоящей молнией, вделанной в обложку («шкуру») пластинки «Роллинг Стоунз». Лишь совсем недавно ему довелось держать в руках это сокровище, даже посмыкать туда-сюда ту баснословную «змейку», что ускользнула от него давним субботним майским вечером. Тогда он почти ничего не мог, а знал и понимал значительно меньше, чем теперь. Теперь его главным образом интересует музыка, а не картинки, не оформление. Картиночки вызывают вялую реакцию, как те игрушки, которыми тебе расхотелось играть и больше никогда не захочется. Никогда. Елочный дождик, снег из ваты, царские банкноты, пустые обертки от суперконфет Гулливер. А между прочим, существуют и супергитары с двумя грифами… И супервиселицы, и сдвоенные установки.

Когда-то очень давно ребята из радиотехникума Самойлову объяснили простую вещь — отсчитывая секунды и помножая их на скорость звука, можно, услышав раскат грома, с точностью определить на каком расстоянии сверкнула молния. Правда, считать иногда приходится дворами… То есть — годами. Так она и проходит, жизнь молодая — от вспышки (зарницы) на горизонте до запоздалого, как «Фантомас против Скотланд Ярда», громового удара. Недаром шутили во дворе: «Считай до коммунизма».

В своем восхищении от барабанных способностей Лукьянова, Данченко зашел столь далеко, что порывался бежать либо к себе домой, либо в «Тысячу и одну мелочь», чтобы у сына «бати бородатенького» всегда имелись в запасе под рукой стеклянные «раструбы». Простые стаканы ценою в одиннадцать копеек. По осоловелому взгляду его глаз было видно, как понравилось ему это слово.

Прослышав о готовности Данченко пожертвовать родительской посудой, Лукьянов неожиданно посерьезнел и выказал рассудительность, никак не вытекающую из его предыдущего поведения. Он еще сильнее приосанился, стал похож на военкоматского прапорщика и вымолвил сиплым басом, предлагая органисту оценить заявочку чрезмерно впечатлительного «Дани»:

— Ну ты у нас — собразчик !

— Шо еще за «братик»?

— Не «братик», а «собразчик». От слова «сообразительный»! Дурында.

Данченко в ответ не засопел, вопреки обыкновению, не обиделся, а всего лишь виновато пожал плечами: ничего не поделаешь, чуваки, — погорячился.