Юрий Герт - Приговор

— Только поэтому?

— А почему еще?..— таращил Валерка покруглевшие глаза.— Даже странно...

— А что это за «крафты», с которыми вы якобы встретились в сквере?— продолжал судья.

— Якобы, якобы... Это почему же — якобы?..— уставился на него Харитонов.

— Вам, что, не ясен вопрос?..

— Нет, почему же, ясен, только слово какое-то чудное — «якобы»... Не русское вроде...

В разных-местах зала вспыхнули негромкие смешки.

— Отвечайте на заданный вам вопрос, Харитонов.

— Да какой вопрос-то?..

Парень явно разыгрывал из себя идиота. Не идиота — шута, скомороха. Федоров и раньше замечал в нем эту черту. Валерка любил смешить, потешать и охотно допускал. чтобы над ним потешались, терпел любые издевки... Или для Валерки, мальчишки в общем-то малоприметного, в этом заключалась своего рода плата за право быть принятым в круг таких ребят, как Виктор, Глеб?..

Курдаков повторил вопрос, уточнив формулировку: сколько их было, этих «крафтов», видел ли их прежде Харитонов, и если да, то где, когда, не может ли их описать...

— А как же, конечно, видел,— зачастил Харитонов.— Только вот где — не скажу, не помню. На вечере в школе, может быть, или на улице... Когда?.. Может, давно, может, не очень, если бы знал, что это так важно, то записал бы...

— Вы можете их назвать — имена, фамилии?

— Конечно, могу. Если подумать. Не так вот, сразу. Сразу-то, пожалуй, и нет. Одного вроде Васей звали, другого Эдиком... Хотя нет — это того, который Вася, звали Эдиком, а который Эдик, того...

Курдаков постучал по столу, обрывая и Харитонова, и смех, катившийся по рядам.

— Напоминаю, Харитонов: вы обвиняетесь в убийстве. Вам известно, какое наказание вам грозит?

— А я что?.. Я ничего,— осекся Валерка.

— Итак, еще раз спрашиваю: в тот вечер, третьего марта, встретились ли вам в сквере молодые люди, которые называют себя «крафтами» ?

— Не знаю,— Валерка потер макушку, словно стараясь что-то припомнить.— Там было много всяких. Как их различишь...

— Вы что же, не помните, с кем дрались?.. Или, может, и драки никакой не было?

— Не, драка была,— неуверенно проговорил Харитонов,— Только как сказать — с кем... Налетели какие-то. А кто — не разберешь. Темно было.

— На вас налетели?

— Ага, на нас.

— А в какой момент вы заметили в руках у Федорова расческу?

Веснушчатое лицо Валерки вытянулось, он оглянулся, ощупал глазами Виктора и Глеба, смотревших мимо, мимо...

— Я ничего не видел. Темно было, я же говорю.

— Все ясно...— Председательствующий переглянулся с народными заседателями.

— Скажите, Харитонов, с кем вы живете? — спросил, вздохнув, Саркисов.— Что у вас за семья?

Валерка опустил голову, заморгал часто-часто.

— Мать — Валентина Прокопьевна, тоже Харитонова... и Лидка, сеструха.

— Отца нет?

— Может, и есть, не знаю. Только с нами не живет.

Федоров слышал, как Харитонова всхлипнула.

— А в тот вечер, когда...— Саркисов запнулся,— Короче, третьего марта, когда вы вернулись... Кто у вас дома был?

— Кто был?.. Лидка была. А матуха из рейса еще не вернулась, она в вагоне-ресторане работает, а московский поезд позднее приходит, к двенадцати. А я полдесятого уже дома был.

— По сколько же дней ваша мать бывает в отлучке?

— По четыре, по пять...

Саркисов снова вздохнул.

— Сестра вас видела, когда вы пришли?

— Ага, видела. Проснулась, я постель ей разостлал, с дивана перенес, а сам на диване прилег.

— Сколько же лет вашей сестре?

— Лидке-то?..— Валерка неожиданно улыбнулся мягкой, застенчивой, незнакомой Федорову улыбкой.— Да, пяти еще нет.

— Так-так...— прокашлялся Курдаков.— Какие еще вопросы к подсудимому?..

В самом начале процесса обвинение лопнуло, как мыльный пузырь, это было для Федорова очевидно. И не потому, что ребята, все трое, отказались от прежних признаний, а потому, что если бы у обвинения имелись неопровержимые доказательства их вины, оно давно бы использовало эти улики в ходе судебного заседания. Но, с другой стороны, обвинение могло приберегать их до поры до времени, чтобы затем направить процесс по намеченному руслу. Наблюдая за Кравцовой, Федоров пытался разгадать ее тактику. И когда в зале появился первый из свидетелей, выдвинутых обвинением, он по лицу ее, по распрямившейся спине понял, что пробил, пробил, наконец, ожидаемый ею час...

Это был высокого роста мужчина, слегка сутуловатый, в очках, с русой курчавой бородкой на приятном своей интеллигентностью, а отчасти даже беспомощностью лицо и рассеянной, ни к кому в частности и сразу ко всем, обращенной улыбкой. Впрочем, Федоров не любил таких лиц. В их мягкости, предупредительности- мерещилось ему что-то фальшивое, как и в бородках, вошедших в моду в начале семидесятых, годов: они казались ему приклеенными, хотелось за них дернуть и отодрать от наверняка гладко выбритых, кругленьких подбородков.