Юрий Герт - Лабиринт

Сашка вышел, неслышно притворив за собой дверь.

Мы не сумели его удержать.

— Да, дела-а...— подавленно протянул Хомяков.

— Передаем урок утренней гимнастики,— бодро сказал репродуктор,— Откройте форточку и вдохните воздух полной грудью...

Полковник дернул за шнур, едва не оборвав розетку, и длинно выругался.

В тот день он вернулся с партсобрания поздно вечером, скинул рубашку, бросил на плечо полотенце и, украдкой кивнув мне и Димке, вышел. Мы переглянулись и, минуту спустя, вышли вслед за ним. Он ждал нас в конце коридора, затягиваясь потрескивающей сигаретой.

— Так вот, хлопцы,— сказал он помолчав.— Много я вам сказать не скажу, а кое-что вы все равно узнаете... Говорили о бдительности, обо всем таком, и между прочим о Сосновском тоже говорили...

— О Сосновском?..— изумился Дима.

— Припомнили ему вчерашнее. Вас поминали, меня тоже не забыли. За те слова...

— Кто?..— спросил я.

Полковник не ответил.

— Так вот, елки ядреные,— сказал он.— Так вот...— его стеклянный глаз смотрел куда-то в сторону, загадочный и равнодушный.

Спустя два дня мы сидели в переполненном актовом зале. Выступал Гошин. Его голос хрипел и захлебывался от возбуждения, клинышек светлой челки бился на лбу.

— Ужас какой,— шептала Машенька подавленно.— Какой ужас!

Гошин говорил о врачах-извергах и о верной дочери сноего народа — Лидии Тимашук.

— Мы любим свой древний, цветущий край, мы гордимся нашим городом, его успехами и достижениями... Но мы не должны ни на минуту забывать, что именно наши успехи могут порождать настроения беспечности и благодушия. Кое-кто из нас утратил чувство бдительности, решив, что больше не существует опасности разного рода диверсий, шпионажа и вредительства. Чем успешнее наше движение вперед, тем острее борьба наших врагов, тем хитрее их методы — но мы сорвем с них маску!

Машенька сжала мою руку, под тонкой кожей на ее виске вздрагивала ветвистая жилка.

Рядом с нами сидела Варя Пичугина. Она смотрела на Гошина почти не дыша. В зале было очень тихо.

— Оглянемся же вокруг: может быть, в нашем институте имеются особые причины для благодушия? Может быть, у нас в аудитории не проповедуются иногда мысли, которые подхватывают некоторые студенты, не отдавая отчета в том, кому и чему эти мысли служат?.. Мы должны покончить с ротозейством и пристально проверить наши ряды! Под личиной товарища, друга, самого близкого с виду человека может скрываться враг — вот что должен помнить каждый из нас, где бы он ни был, с кем бы ни говорил, с кем бы ни встречался!..

Дима Рогачев подтолкнул меня локтем. Я не повернул головы, Я чувствовал на своем лице липкую паутину чьих-то взглядов.

Гошина сменил Кирьяков.

— Прискорбно, однако это так,— сказал он.— Да, там, где речь идет о высоких принципах, нет ни отца, ни матери, ни брата, ни друга... Прискорбно, но приходится сказать, что и среди наших преподавателей, может быть, имеются лица, которые не достойны нашего доверия. Есть лица, которые используют влияние, предоставленное им высоким званием преподавателя советского вуза, в неблаговидных целях. Вот почему мы говорим о необходимости строжайшей бдительности ко всем — кем бы ни был этот человек, какой бы пост он ни занимал!..

— О ком это?— раздалось из зала.

— В свое время вам все будет сказано, а пока этими вопросами занимаются соответствующие организации, предоставим им выяснить истину и раскрыть всю правду.

Как и Гошин, он никого не назвал. Но в его закругленных, туманных, угрожающих фразах многие, вероятно, ощутили один и тот же намек. И когда собрание кончилось, мы подошли к Сосновскому, сидевшему в первом ряду. Его окружили плотным кольцом, и кольцо это, тесное, густое и молчаливое, двигалось вместе с ним по залу, по коридору, по лестнице. Я перехватил короткий острый взгляд, который метнул в нашу сторону Гошин, собиравший с опустевшего стола президиума какие-то бумаги.

Мы проводили Сосновского до самого дома; по пути мы говорили обо всяких пустяках, он рассказывал о книгах, полученных недавно из Москвы. Но когда Дима спросил, нельзя ли зайти к нему домой, чтобы посмотреть их, Сосновский, ответив обычным:

— Да, да, конечно,— вдруг перебил себя и прибавил: — но это потом. А пока не надо.

Это было неожиданно, все почувствовали какую-то неловкость. Сосновский заторопился. Когда он исчез в парадном, мы еще несколько минут стояли у его крыльца.

На другой день первой была лекция Сосновского. Его появления ждали с нетерпением и смутной тревогой: вдруг окажется, что в нем что-то переменилось, и мы увидим уже не того Сосновского, к которому привыкли?.. Напрасно. Вошел он, как всегда, едва отзвенел звонок, вошел своей быстрой, размашистой походкой, весело поздоровался — на этот раз ему ответили как-то особенно дружно — и, не тратя ни минуты, начал с того места, которым оборвал прошлую лекцию.