Дино Буццати - Избранное

— Разузнать побольше, вы это имеете в виду?

— Ну да. Ведь бросить все на два года, не зная даже…

— Понятно. Наберитесь терпения, профессор. Даю вам слово: мне самому известно об этом не более того, что я уже сказал. Хотите верьте, хотите нет, боюсь, никто из сотрудников министерства — понимаете, никто — не сможет точно объяснить, в чем состоит ваша миссия. Даже, пожалуй, начальник Генерального штаба… Вы правы, это выглядит странно. Механизм военной тайны нередко парадоксален. Так или иначе, наш долг — охранять эту тайну. Что за ней скрыто, нас не должно касаться… Впрочем, вы все узнаете. Чего-чего, а времени у вас хватит. За два года, я думаю…

— Но извините, почему вы остановили свой выбор именно на мне?

— А это не мы. Запрос на вас, то есть рекомендация, поступил оттуда.

— От Эндриада?

— Прошу вас, профессор, не приписывайте мне того, чего я не говорил. Может быть, и от Эндриада, мне точно неизвестно… Будьте спокойны, профессор. Продолжайте работать, как будто ничего не произошло. И спасибо, что пришли. Не смею больше злоупотреблять вашим временем. — Он поднялся, чтобы проводить Исмани до двери. — Повторяю — спешки абсолютно никакой… Но вы все же подумайте. И если что…

Предложение повергло профессора Исмани в пучину сомнений. Пожалуй, думал он, благоразумнее было бы послушаться голоса разума: сохранить res sic stantes, привычный, спокойный уклад сидячей жизни, без тревог и потрясений, — одним словом, надо было ответить «нет».

Однако те же сомнения побуждали Исмани согласиться. При том, что сама перспектива оказаться заброшенным на два года в богом забытое место ради какой-то таинственной работы, к которой у него, может, и душа не лежит, постоянно находиться в напряжении строжайшей секретности, среди чужих людей (Эндриада, это светило физики, он видел всего несколько раз, да и то в сумятице конгрессов), при том, что эта перспектива внушала ему чувство близкое к ужасу, для него, человека честного и исполнительного, гораздо труднее было бы уклониться от своего долга гражданина и ученого (последнее определенно промелькнуло в разговоре).

Исмани храбро сражался на войне, но не из презрения к опасности, как другие. Наоборот. Именно страх проявить малодушие, не выполнить приказа, не оправдать доверия солдат, оказаться недостойным своего звания заставлял его в немыслимых муках преодолевать другой страх, физический, — перед огнем противника, ранами, смертью. И вот теперь он попал в такой же точно переплет.

Он бросился домой, чтобы рассказать обо всем жене, Элизе, которая была на пятнадцать лет моложе его, но по части житейского опыта намного превосходила профессора.

Эта невысокая, полноватая и круглолицая женщина ни при каких обстоятельствах не теряла невозмутимости, что вселяло уверенность в других. В любом, самом негостеприимном, самом неуютном месте она сразу чувствовала себя как дома. Стоило ей появиться, всякий беспорядок, мусор, всякое беспокойство и неловкость словно улетучивались. Для Исмани, не приспособленного к практической жизни и принимавшего близко к сердцу каждый пустяк, такая жена оказалась просто подарком судьбы. Скорее всего, контраст двух темпераментов — что нередко происходит — и был главной причиной большой взаимной любви. Счастью этого союза, безусловно, способствовало и то, что Элиза, завершив свое образование средней школой, не имела даже отдаленного представления об исследованиях мужа. Она считала Исмани гением и в работу его не вмешивалась. Разве что не позволяла ему засиживаться допоздна.

Он еще не успел войти в переднюю, как жена вышла навстречу в фартуке и помахала у него перед носом столовой ложкой.

— Молчи. Я все знаю. Тебе предложили новую работу.

— Откуда ты знаешь?

— Ох, дорогой, достаточно взглянуть на твое лицо. Ну вылитый Наполеон перед отправкой на остров Святой Елены.

— Кто тебе сказал?

— Что сказал?

— Про Святую Елену?

— Тебя действительно посылают на остров Святой Елены? — Она слегка сдвинула брови.

— Что-то вроде того. Только никому не говори. Если кто-нибудь узнает, могут быть неприятности.

Резко обернувшись, он распахнул дверь, которую перед этим собственноручно закрыл за собой, выглянул на лестницу, посмотрел вниз.

— Что с тобой?

— Мне послышались шаги.

— Ну и что?

— Нас никто не должен слышать.

— Эрманн, ты меня пугаешь. Неужто все так серьезно? — со смехом спросила она. — Ну пойдем, пойдем на кухню, ты мне все расскажешь. Там никто не услышит, можешь быть спокоен.