Дино Буццати - Избранное

— Вы один?

— Да. Тем более что там неподалеку случился обвал и туннель почти засыпало.

— Вон там? — особенно недоверчиво спросил инженер.

По краям платформ, со стороны прибытия поездов, — телекамеры с различными фокусными расстояниями. Одна просматривает всю платформу. Вторая увеличивает более удаленную зону. Какой из двух камер пользоваться — решает дежурный по залу, в зависимости от обстоятельств. У него постоянно включены два монитора, по одному на каждую платформу. Но сейчас перед дежурным не стояла эта задача. Потому что самого дежурного пока не было, давка еще не началась, а из пассажиров имелся только один, да и тот отправлялся в места весьма отдаленные.

— Пройдя метров двадцать, — сказал Торриани, — я увидел в глубине просвет. И узкую лестницу, ведущую наверх.

— И вы поднялись по ней?

— Да.

— И куда она вела? На ярмарку образцов?

— На улицу, которую раньше мне видеть не доводилось — всю забитую машинами. Там образовалась такая пробка, что двигаться было практически невозможно. А по тротуарам сновали толпы людей, как… ну знаете, как когда наступишь на муравейник?..

— Вот и весь ваш Ад? Да вы, должно быть, просто вышли на незнакомую улицу где-нибудь поблизости.

— Исключено. И кроме того, господин инженер, когда я полез в туннель, было два часа ночи, а туда попал средь бела дня. Вернувшись, я посмотрел на часы: прошло не больше десяти минут — снова ночь. Если это не Ад…

— А не Чистилище? Запах серы был? Костры видели?

— Никаких костров. А огонь, пожалуй, был только в глазах этих несчастных.

Мне показалось, что инженер начал злиться, решив, что над ним издеваются.

— Ладно! Давайте в конце концов взглянем на эту дверцу. Пошевеливайтесь, дорогой Торриани. Видите, наш Буццати весь извелся — так ему не терпится пройти по вашим стопам.

Торриани повернулся к входной лестнице и громовым голосом позвал:

— Ансельмо-о-о!

Подземные своды задрожали от мощного, оглушительного эха.

Снизу, как из-под земли, вырос человек в комбинезоне с кожаной сумкой через плечо.

Торриани сделал ему знак. Этот действительно был рабочим. Он взял панель за края, и она легко сдвинулась, словно маленький подъемный мост. Обнажились внутренности: толстый пучок проводов с разноцветной — красной, желтой, черной, белой, в зависимости от назначения — изоляцией.

— Вот, — сказал Торриани, указывая на низенькую железную дверцу, круглую, с петлей наверху и тремя вильчатыми захватами, в которые вставлялись шарнирные болты, как на иллюминаторах пароходов.

— Да это же обыкновенный канализационный люк! — воскликнул инженер. — Ну-ка, дружище, откройте. Сейчас услышим шум воды. А вонища там, должно быть!..

Рабочий отвинтил болты и открыл дверцу.

Мы нагнулись. Кромешная тьма.

— Что-то шума воды не слышно, — заметил я.

— Какая там вода! — с торжеством в голосе отозвался Торриани.

Инженер пробормотал что-то невнятное и отошел в сторонку. Растерялся, смутился, испугался, наверно.

Что за звук донесся до нас из глубины туннеля? Что мог он означать, этот ужасный звук? В нестройном безумном хоре время от времени можно было различить крики и человеческие голоса, скороговоркой произносившие что-то (слова молниеносной исповеди, длящейся не более двух-трех секунд на исходе долгой и грешной жизни, в момент внезапно нагрянувшей смерти?). Или то был рев машин — плач, жалобы, мольбы о пощаде старых, изношенных, разбитых, отравленных человеком машин? Казалось, прорвалась плотина, и какая-то огромная, тяжелая масса со звериным шипеньем низвергается вниз, сокрушая все нежное, слабое и больное.

— Нет, не ходите туда! — еле слышно прошептал инженер.

Поздно! Я уже облачился в комбинезон, взял в руки электрический фонарь и опустился на колени.

— Прощайте, профессор, — с сочувственной улыбкой сказал Торриани. — Простите меня. Наверно, это моя вина. Наверно, мне надо было молчать.

Я просунул голову в отверстие и пополз. Далекий хор приближался, превращаясь в грохот. Внизу, в самой глубине, забрезжил свет.

Туннель метрах в двадцати от входа упирался в подножие узкой лестницы. Наверху был Ад.

Оттуда сочился серый, мутный свет дня. Всего один пролет лестницы — каких-нибудь тридцать ступенек — оканчивался железной решеткой. За нею торопливо двигались мужские и женские силуэты. Видны только плечи и головы.

Пожалуй, доносившееся сверху непрерывное грохотание, вернее, приглушенный гул нельзя было назвать шумом уличного движения, но время от времени я улавливал короткие гудки клаксонов.