Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Иму!..

Но я люблю утреннее солнце на камышовой крыше нашего назаретского дома, когда на золотом камыше лежит хрустальная, отборная роса…

Но я люблю Синайские Скрижали Моисея…

Но я люблю Великий Ветер, шатающий Древние Деревья, сметающий дубы кедронские и кедры ливанские…

Матерь, но я уже с колыбели прозрел…

Но я уже устал ждать…

Матерь, когда Крест мой?..

Когда? когда? когда?

А?..

А!..

А галилейские пастухи две тысячи лет говорили и говорят…

О, двухтысячелетняя горечь! о, рана! о, как ты свежа! горяча!..

…Когда миновал День Распятья, и задрожала, раскололась земля, и туча пришла, и низвергся ливень кромешный, а потом пришёл хамсин, хамсин, хамсин пепельно— сиреневый хамсин, песчаный самум, круговерть песка, мга мгла, и весь Иерусалим ушёл в хамсин, и Голгофа ушла, и Крест ушёл, утонул…

Тогда в хамсине ко Кресту Матерь Мария, Мария из Магдалы, Мария из Клеопы, Марфа из Вифании, Саломея, Сусанна, Иоанна и другие жёны пришли…

И пришёл Иосиф Аримафейский, и принёс саван из тонкого "синдона", и погребальное миро, и алоэ загробное, прощальное.

И пришёл в хамсине, учуяв Крест, член Синедриона Никодим многобогатый, который слушал живого Иисуса Христа и внимал Ему благосклонно, бездонно, и один был в Синедрионе против казни Его…

О, Отец Небесный наш!..

И тут у Креста хамсин был особенно густ, непролазен, космат и забивал

песком рыдающие очи жён…

И больше всего песка было в Святых Очах Марии Богородицы…

Тут бы вся пустыня Син в Ея Очах поместилась, полегла…

О, Отец Небесный!..

И тут жёны и два мужа содрогнулись, ужаснулись, и жёны воскричали, потому что явно увидели в летящем песке, что на Кресте был распят Ребёнок, Дитя, Агнец в детской рубахе "кетонет".

И на ногах у Него дряхлые сандалии Его отца Иосифа — дети любят носить обувь отца и матери…

И Крест был велик Ему, и Ему бы хватило трети Креста, но у всемогущей Римской Империи и у всемудрого седого Синедриона древних иудеев не было крестов для детей.

И вот Дитя распято, течёт на Кресте для мужей…

И ещё двенадцать воробьев были приколоты гвоздями над головой Распятого…

И гвозди были больше воробьёв, но иные птицы ещё бились, ещё тлели, ещё шевелились, ещё тлились…

Но Дитя уже не двигало руками в огромных двух гвоздях, как птицы крыльями, потому что крылья долговечнее, живучее плоти человеческой…

А тут была ещё незрелая плоть детская…

Тогда Иосиф Аримафейский, который выпросил у Понтия Пилата Тело Иисуса Христа для погребения, сказал:

— Такой хамсин! Такая песчаная мгла, что муж кажется ребёнком?..

Но ребёнка легче пеленать, и я принёс саван погребальный, пелены последние…

И тут Иосиф умолк и вдруг яро, обрывисто зарыдал, потому что никто никогда на земле не видел Распятое Дитя, а он увидел…

Но жёны молчали…

И только Мария Магдалина, уже Святая Жена сказала:

— Никто не подошёл ко Кресту, когда Его распинали…

И только прилетели двенадцать воробьёв, и принесли воду в клювах своих, и водой питали, освежали, продлевали Его, пока не дал Ему римский солдат на конце иссоповой палки "поску"-питьё римских солдат….

О, Небесный Отец!..

И что же — только воробьи не забыли, не предали Его?..

… Тогда Никодим сказал:

— Он был и остался Дитя, Агнец, Младенец…

Мы казнили, распяли Младенца…

Мы казнили долгое, непреходящее, лучезарное Детство…

Мы не простили Ему, что мы стареем, ветшаем, рушимся, а Он остаётся Младенцем…

И, как всякое Дитя, Он излучал великую, беззащитную любовь и льнул ко всем коленям, и упирался в подолы всех жён и в таллифы всех мужей…

Он любил и любит всех и ждал ответной любви, а мы любовью оскудели…

Он был Вечное Дитя и не стал отроком и мужем…

Он был Вечное Дитя, и потому Матерь Его и многие жены хранительницы сопровождали Его от Колыбели до Креста…

Они все были Ему матери.

Ибо не могут жены матери оставить одного Дитя средь жестоковыйного, пыльного, хищного мира…

И вот мы, мужи, казнили Дитя…

И Никодим закрыл глаза руками, пахнущими несметными, погребальными ароматами…

Тогда сказал Иосиф Аримафейский:

— Рим возненавидел Его за то, что Он был иудей.

А мы, иудеи, опасались, что Он, Дитя, превыше нас, убелённых храмовых старцев, книжников, законников, первосвященников…

И вот Он уходит из иудеев и показывает дорогу в сторону от Скрижалей Моисеевых…

Первосвященник Каиафа на Синедрионе сказал: