Тимур Зульфикаров - Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия

— Ты, Анвар — артист? лицедей? ты мусульманин? ты зачем пьешь вино?

И развращаешь, смущаешь своим талантом и своей трепещущей красой чистых горных родниковых нетронутых людей?.. И гладишь чужих дев и жен?..

Не бойся, артист! Мы только разобьем расстреляем твое вино… вино… вино греха… вино плоти…

И они стали стрелять в бутылку шампанского, но они пьяны были и много пуль ушло в Анвара Ассаргадона, но он долго не верил, и долго не падал, потому что не хотел он, чтобы Фатя увидела смерть… рано еще ей… рано девочке видеть не любовь, а смерть…

Но потом он из последних сил убежал из дворикахавли за дувал и там умер, истек, исшел с радостной улыбкой, потому что Фатя не увидела его гранатовую текучую обильную смерть…

О Боже! за что?..

…И вот олененок Яшка мечется по дворику и джигиты пьяно косо алчно сладострастно стреляют в него и хохочут, потому что не могут попасть в него… пули пьяные мимо ходят…

И он забивается под куст ширазских гранатовых чашеобразных невиданных неслыханных роз, роз, роз…

Розы текут пьянят благоухают медово, бредово, бездонно…

Такие розы цветут только в шахских дворцах, дворах — но вот шахов, царей на земле не стало, а розы царские остались…

Скучают, тоскуют они по царям… в век овец и феллахов…и братских пуль… и соседских смертельных родных автоматов…

А пьяные пули бьют в розы, и летят лепестки, и от пуль розы благоухают еще гуще… еще слаще… еще тревожней…

А поэты слаще поют при смерти…

Тогда поэт Тимофей Зульфикар устало прикрывает телом своим олененка и говорит стрелкам пьяным, как ширазские розы:

— Братья… стреляйте в меня… я уже жить устал и хочу уйти к отцу и матери и многим возлюбленным друзьям моим… там не убивают людей… там не стреляют в ягнят оленят…

Я хочу к Богу уйти, а Он не на земле, а в небесах…

И все дальше уходит Он от нас… когда мы убиваем друг друга…

Когда мы расстреливаем царские розы…

Зачем поэту — певцу роз — жить, когда расстреливают розы?..

Вначале мы убили царей… Теперь убиваем розы… а чт’о поэты — без царей и царских роз… песок…

Тогда они говорят:

— Поэт, а ты напиши поэму о расстрелянных царях и розах… Мы оставим тебя живым, чтобы ты написал и о нас в вечной поэме своей… Ты вечный, и мы станем вечными… Палачи и жертвы связаны вечно…

— Стреляйте в меня, но пощадите олененка… и девочку бабочку Фатю…

И я озираюсь, и я забываю о смерти…

…Фатя, Фатя, где ты? где ты?..

Тебя не тронули, не задели пули, девочка небесная?..

Поэт озирается, содрогается, но Фати нет нигде…

…Фатя, Фатя, где ты?..

…И вот уже горит дом Ахрора — художника родников и водопадов…

И все родники и водопады не помогут ему… и не потушат огонь гражданской войны…

И куст гранатовых царских роз, оборванный обобранный пьяными пулями, объемлют обволакивают поедают огонь и дым…

О Боже!..

Вослед за царями умирают, задыхаются расстрелянные царские розы…

А за розами — умирают поэты…

И я давно готов к смерти…

Но!..

Фатя, где ты?..

Я ищу тебя в дыму…

Но нет тебя нигде…

Я беру на руки олененка — у него ножки испуганные, безвольные, бьются треплются, как плетки, и бегу — нет — ухожу из горящего умирающего святого дворика-хавли…

Из разрушенного гнезда колыбели…

И жду блаженно удоволенно пуль в спину, но нет их…

И вдруг стайка бабочек-лимонниц летит навстречу мне…

…Фатя, Фатя… Это ты ушла… улетела… и вернулась стайкой бабочек в Колесе Сансары? А?..

О Боже!.. Фатя, где ты?.. И что мертвое Колесо Сансары рядом с пыльцой жизни твоей, девочка, бабочка трепетливая моя?..

…Я выхожу из горящего дома и там, на седом осле, сидит ворожит тысячелетний мудрец Ходжа Насреддин — тот, кто видел тысячи войн в странствиях своих…

И он говорит:

— И вот в Кремль пришел Горбачев на осиротевший русский трон… Смерть пришла в Кремль — и оттуда пошла по стране… как гражданская кровавая война…

И доселе ходит кровавыми волнами… и мы в них тонем…

И вот таких разрушенных горящих безвинных беспомощных, беззащитных гнезд — стало миллионы…

И будет больше…

И вот Убийца поджигатель страны, и вот Убийца поджигатель миллионов гнезд, и вот Убийца сокрушитель народов, и вот Убийца самой жизни, самого дыханья на земле — жив и ликует…

И лютые кровавые помощники, подручники, кромешники его живы и ликуют…

Доколе?..

Но мне жаль и их — обреченных…

О Боже!.. О Господь!..

Твои пути, Твои суды неведомы, бездонны… неисповедимы…