Владимир Максимов - Ковчег для незваных

— Ладно, чего ждать у моря погоды, трогаться надо, неровен час, опять заштормит, вода здесь капризная. — Он бережно отстранил ее и стал медленно переваливаться за борт. — Держись, Любаня!

Вода с непривычки обожгла, но ее оказалось по пояс, и вскоре он уже попривык к ней, нащупывая вокруг себя ровное, почти без наклона дно.

— Может, подождем еще? — Она умоляюще смотрела на него сверху. Может, покличем кого?

Федор молча протянул к ней руки, и она послушно потянулась к нему, неловко перевалив свое тело через низкий борт прямо в его объятья. Он так и двинулся с нею на руках к берегу, глядя ей в глаза и безотчетно улыбаясь:

— Дышишь?

— Ага, — ответно светилась та, — ага.

— Замерзла?

— Что ты, Федя, что ты!

— Скоро придем.

— Тяжелая я, Федя?

— Еще бы, — хохотнул он, — вас, как-никак, теперь двое.

Тут они засмеялись оба: тихо, потаенно, доверительно.

Дно поднималось всё выше, выявляя песчаную рябь под ногами, пока не вывело их, наконец, на горячий уже песок береговой полосы. И только после этого он спустил ее с рук. И вздохнул. И оглянулся.

Берег вытягивался вдоль бухты ломкой полупетлей. Сопка нагромождалась здесь на сопку и поверх самой высокой из них Федор разглядел вышку, над которой свисало яркое полотнище флага: восходящее солнце на белом поле, — а разглядев, с обморочной остротой определил: чужбина!

Но предстояло жить дальше. И он сказал ей:

— Пошли, Люба.

«И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал.

Впредь во все дни земли сеянье и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».

Птюха — пайка. Жаргон.

Вышка — расстрел. Жаргон.

Бугор — бригадир. Жаргон.

Рюхнулся — опомнился. Жаргон.

«Гамарджоба» — грузинское приветствие.

«Гагимарджес» — ответное приветствие.

«Чемо цици, Нателла» — грузинская народная песня