Денис Гуцко - Русскоговорящий

— Что ж это такое тут делается? — сказал комбат — Хоть бы вы их остановили.

Она смотрела на него, не понимая. Так и показала, разведя руками: не понимаю.

— Они армян, — объяснила девочка — Эти армян.

— Пошли отсюда, — буркнул Хлебников.

Решетов стоял, прислонившись плечом к броне, и грыз яблоко. Под ногами у него белело штук пять свежих огрызков.

— Всё-таки хорошо, что нас оттуда сюда перебросили.

— Главное, вовремя. Не хотел бы я там оказаться.

— Долго теперь в бронежилетах будем ходить. Пока там не уляжется.

— А там , думаешь, уляжется?

— Конечно. Пара танков прокатится по улицам, так и уляжется.

— А если… нет?

— Несладко нашим в Баку, это уж точно. А танки и так там катаются, да без толку.

— Да. Если и здесь такое начнётся, х…во нам будет.

— Ну уж нет. Здесь вряд ли. Здесь же глухомань, медвежий угол. Они ж здесь лени вые как…

— Краснодарцев поджечь не поленились. Чуть шашлык не сделали из ментят.

— Да-а… Откуда парень-то был?

— Первая рота, третий взвод. Вова Самойлов. Не помнишь? Худой такой.

— Не помню.

— И как его?

— Вроде бы, арматуриной по голове.

— Они же в касках должны были быть? — Там на площади такое, говорят, было… Месиво. Вроде бы сорвали с него каску, а потом по голове. Он упал, а они его ногами замесили.

— Значит, надел плохо! Не зря же Стодеревский говорит: плотнее ремешок затягивайте, а мы … забиваем. Надо было каску лучше надевать!

— Трясогузка его домой повёз. Трясогузку хлебом не корми, дай с гробом прокатиться.

— Была же у него лопатка? Надо было самому рубануть. И был бы жив. Рубануть надо было.

— А ты смог бы? Рубануть?

Всё было по-прежнему и всё-таки иначе. Некто Мёрфи, проходящий освидетельствование в дурдоме, занимал его чрезвычайно. Наконец-то появилось время, когда можно сесть в уголке, достать из-под бушлата журнал «Иностранная литература» — и пропасть из смрадного хаоса. «Пролетая над гнездом кукушки» Митя читал с жадностью, глотал пропитанные тонким ядом страницы, как те абрикосы и персики в ночном Бакинском переулке. В гудящем холле гостиницы, уже переименованной местными из «старой» в «солдатскую»; в актовом зале «бывшего» горкома в составе подрёмывающих тревожных групп; на посту, положив журнал на толстую газовую трубу. Окружающие начинали коситься. Мигали вокруг него испытующие, ощупывающие взгляды — нервные лампочки на приборчиках «свой-чужой».

— Эй, Митяй, не зачитался? Ум за разум заплетётся, зае….ся разматывать.

— Да …. …. …., а то …. и …. …., будешь потом …. ….!

«Свой», — обманывались приборчики и оставляли его в покое, наедине с наэлектризованными страницами. Они делали ему больно, эти страницы, но дочитав, он впервые за месяцы службы почувствовал, что душа, наконец, накормлена. Фух! Хорошо знакомое там, в жизни по имени гражданка, забытое здесь — чувствовать, как она выделяет соки, урчит, уммирротворряяяяется.

Он прислушивался к себе. Сложное волшебство, необъяснимый трюк читающего сознания: закрыв книгу, ты умер, закончился вместе с ней… и сейчас же, не успев отнять ладоней от обложки, вдохнёшь болезненно, как в первый раз, и начнёшь жить — новенький и розовенький, только что обмытый. Странно: закрывая книгу, закрываешь гроб — и закрывая книгу, укутываешь новорожденного.

…От полноты ощущений Митя зажмурился и откинулся на сиденье.

Далеко за горой, наверное, в само́м Шеки, драл горло петух. Трактор, в котором сидел Митя, испокон веку дневал-ночевал на огороженной площадке газораспределителя. (В минувшие спокойные времена колхозный тракторист, зять сторожа, оставлял его тут, чтобы не гонять за тридевять земель на колхозные МТС. Он и теперь, хромой толстячок, появлялся на трассе, смотрел, на месте ли его железный конь. Близко почему-то не подходил, но иногда делал постовым ручкой.) Слева от Мити, обняв сверху руль, храпел мент. В караулы их ставили в парах с Краснодарскими курсантами, курсанты шли за старших. «Приказ командования», — развёл руками Стодеревский. Как бы извинялся. И только от этого, оттого, что сам комполка — вот так с ними, воинская гордость прыскала у них из глаз.

Сегодняшний Митин курсант храпел истерично.

«— Петька», — ехидно назвался он при знакомстве в ответ на его: «Митя». Посмотрел грозно и больно пожал руку. На посту Петька сразу же влез в трактор и уснул со словами: «Е. сь оно колом», — а через несколько минут раздался храп… Читавший при свете фонарика Митя пугался, светил ему в лицо: плачет, что ли? Но нет, не плакал, спал. Спать на посту, конечно, хуже смертного греха, но при любом удобном случае организм по привычке выбирает грех.