Денис Гуцко: Русскоговорящий

— Мне иск нужно составить. По поводу гражданства… в связи с новым законом… У меня вкладыша нет, а…

— Понятно. Идём ко мне в контору, тут за углом. Пять минут делов.

Он спустился на одну ступеньку, дожидаясь, когда Митя последует за ним.

— Погоди. А сколько это стоит?

— Пятьсот.

Он спустился ещё на одну ступень, всем своим видом выражая уверенность, что теперь-то Митя непременно должен за ним последовать.

— Нет, я в другой раз приду. У меня столько сейчас нет.

— А сколько есть? — адвокат вернулся на одну ступеньку вверх.

Мите сделалось неприятно оттого, что этот одетый в штаны с оторванной пуговицей человек торгуется с ним по поводу такого важного для него дела, будто речь идёт о картошке. Но так же как вчера с кабаком ему не хотелось терять время на поиски. Да и кого искать: адвоката подешевле, поопрятней, чтобы все пуговицы на месте? Адвокаты, почуял Митя, племя самобытное и не регулярно сытое — так не лучше ли довериться первому попавшемуся? Всё равно наугад. Пересчитав вынутые из кармана купюры, Митя сообщил:

— Триста пятьдесят.

— Идёт! — и толстячок сбежал вниз уже до самого конца, и оттуда показал за ворота, элегантно согнув в локте руку, мол, прошу, нам сюда.

Иск и впрямь был готов через пять минут.

Назавтра были собраны справки из университета, сделаны ксерокопии всех документов, вплоть до комсомольского билета, который хранил на память. Оставалось вручить иск судье.

…В кабинете возле канцелярии появилась нужная барышня-помощник, и через пару минут, записав дату предстоящего судебного заседания, Митя был свободен.

Он пошёл под весенними изумрудными деревьями, свернул в кривой переулок только потому, что ему понравилась серая чешуя мостовой, мокро блестящая на повороте, где на неё плеснули водой, и медленно зашагал в сторону дома. Идти было далеко. Это его радовало.

Когда мостовая закончилась, он выбрал один из двух расходящихся под острым углом переулков за то, что вдалеке над его крышами заметил крону большого дерева — яркое зелёное облако. Возле ближайшего дома на стуле стояли бутылки с маслом — на продажу — и, проходя мимо, Митя наблюдал за тем, как внутри бутылок катится, следуя за его движением, пленённое солнце. В каждой бутылке по янтарному солнышку. Но вот он миновал какую-то критическую точку, светила уткнулись в стенки бутылок и погасли. Его обогнал мальчик на скрипучем самокате, отчаянно молотивший в землю подошвой ботинка. Митя посмотрел ему вслед и твёрдо решил, что переедет жить к матери. Он повторил эту мысль ещё раз, крякнул вслух.

— Так надо, — добавил он, будто спорил с кем-то.

Дерево оказалось вовсе не в том переулке, по которому шёл Митя. Скоро он остановился у поваленного забора. За забором раскинулась балка, а на противоположном её берегу вновь продолжился жилой район. Тыльные стороны тянущихся вдоль балки подворий выглядели, как водится, убого: глухие стены, сползающие по склону сараи, всевозможный хлам, сваленный когда-то за дом и цветом сравнявшийся с землёй, а кое-где и заросший мохом. К газовой трубе прислонилась раскрытая гладильная доска, густо усеянная поганками. Митя уселся на пенёк от развалившейся лавки, смахнув с него труху. По руке размазалась гнилая древесина. Митя поднёс ладонь к носу и понюхал. Посреди весны пахнуло той приторной горечью, которая прячется в осенней палой листве, там, под бурыми спинками листьев — придя на этот запах в парк, нагибаешься, хватаешь пригоршню и, оторвав её, открываешь светлые влажные брюшки, горько пахнущие временем…

— Ха! — сказал Митя своей пахнущей осенью ладони, чувствуя, что уже отпустил себя, уже выскользнул из круга.

Листва мерцала на лёгком ветру. Давненько он не любовался деревьями, а когда-то в прошлой жизни мог долго вот так сидеть, рассматривая кроны или рисунок на коре стволов. После этого он испытывал чувство, похожее на то, которое ложится на сердце, когда хорошо поговоришь с человеком. Но это было давно. С тех пор ему случалось заниматься разными делами. Вот, например, теперь он промышлял гражданство, блуждающее российское гражданство.

Митя смотрел на замусоренный склон, по которому мужиковато ходили грачи, на задние дворы и ржавые коробочки гаражей — но, кажется, видел что-то другое.

Ему остро захотелось курить, впервые с тех пор, как он бросил по-настоящему. Митя вздохнул и полез в карман за бумажником, где у него на этот случай хранилась сигарета и зажигалка. Прикурив, он не почувствовал привычного вкуса табака, а лишь вкус тлеющей сигаретной бумаги, но всё-таки затянулся этой кислой гарью.