Денис Гуцко - Русскоговорящий

А барышни решили, что Митя глазеет на их обтянутые весенними тканями прелести. Та из них, которую дожидался Митя, взглянула на него с презрительной иронией.

— Выйдите и подождите за дверью.

— Почему?

— Вы другим мешаете.

— Да никого же нет. Я здесь постою, ничего.

Девушки уже многому научились. Правда, не всему. Они ещё не до конца государственные. Они проходят здесь учебную практику. Судя по сбивчивым угловатым линиям, которыми нарисованы их лица — такими обычно художники делают наброски, в процессе рисования понимая, что лучше бы всё несколько изменить — до дипломов им ещё далеко: второй-третий курс. Совсем недавно им звенели звонки на урок и с урока, а прогулка с мальчиком от подъезда до подъезда обсуждалась с подругами. Для них всё только начинается. Перечитаны учебники, проштудированы кодексы. Настала пора примерить на себя настоящую работу. С десяти до часу, с двух до пяти, четыре дня в неделю.

В окне рябит от новенькой яркой листвы и, переодевшись в лёгкую весеннюю одежду, так приятно пройтись по улице, считая растревоженные мужские взгляды. А тут вредные старухи в платочках, и склочные соседи, истцы, ответчики, духота и оглушительные печатные машинки вместо компьютеров. Они оформляют постановления суда, складывают по папкам, выдают копии участникам процесса. И каждому вынь да положь в срок, да без ошибок, да чтоб выслушали с разинутым ртом его идиотские вопросы.

Они начинают вживаться, они меняются — но пока прокалываются на всякой всячине. Выдерживают довольно долгие немые паузы, делая вид, что в упор не видят и не слышат вопрошающего, листают себе бумаги — а всё-таки подёргивается веко, и руки, переворачивающие документы, копотливы и рассеяны — и видно, что краем глаза она за тобой наблюдает — сверяется, есть ли контакт. Они пока не тверды, пока ещё не умеют говорить «ты» так, что кажется, будто в тебя плюют. В самых сложных случаях на помощь им приходит пышная молодая дама, с задумчивым взглядом под наклеенными ресницами сидящая в дальнем углу кабинета. Если взглянуть ей в лицо, кажется, что падает бетонная плита. Стоит кому-нибудь из притиснувшихся к стойке зарваться, зайтись возмущёнными тирадами по поводу того, что не готова нужная бумага или по какому другому поводу, как она вырастает в центре комнаты, и мощный государственный глас решительно останавливает зарвавшегося, одним махом усмиряя и водворяя его на место, откуда ему не стоило и сходить. Проделав этот трюк укрощения, своим подопечным она не говорит ни слова. Замолкает, прибирая разметавшиеся эмоции. Она возвращается на своё место, а девчушки как ни в чём ни бывало стучат на машинках, развязывают-завязывают папки — но у каждой одинаково меняется лицо: на секунду взрослеет, бетонно застывает в новом очень взрослом выражении.

Митя не сдержался.

— И всё-таки, скажите, когда-нибудь хочется понять, почему наше общение складывается именно так? То есть, если закон — это голос государства, то, судя по всему, оно общается с нами каким-то весьма нетрадиционным местом.

Он привлёк её внимание, она даже повернула к нему голову.

— Ну… вы меня понимаете…

Он рассмешил их. Они похихикали, переглядываясь и заодно поглядывая на бетонную женщину. Но та, отвернувшись к окну, безразлично обмахивалась папкой. Такой ерундой её не пронять.

Митя ждал, удобно расположившись в кресле под китайской розой, когда появится помощница назначенного ему судьи и войдёт в кабинет возле канцелярии.

…Ваня вспомнил про его день рожденья совсем недавно.

— Алло? Я должен… знаешь, я должен сказать что-то… Ты… я должен сказать… извини, что день рожденья, — видимо, от волнения Ваня запутался в русских словах, и решил перейти к сути. — У меня в компьютере сбой был. Понимаешь, в компьютере установка стояла, программа мне напоминала про все день рожденья… дни рожденья, — поправился он, — и… в программе сбой был, она отключилась почему-то.

— Понятно.

— Не обижайся, ладно? Ты приезжаешь?

— Конечно приеду, сыночек! Конечно приеду! Вот скоро паспорт будет готов, и бегу за билетом.

— А деньги? Куда выслать, скажи.

— Да есть деньги, Ванечка. Я же копил всё это время, я же только тем и жил, думал, как приеду к тебе. Да ты не звал.

— Я… прости меня… я не решался… и мама не решалась.

Сыночек мой, я увижу тебя, скоро увижу тебя. Я приеду во что бы то ни стало. Дойду пешком, захвачу самолёт с заложниками. Я обязательно вырвусь к тебе. Всё остальное не важно. Только прошу тебя, называй меня «папа», с первой же минуты называй «папа». Скажи мне: «Здравствуй, папа». И тогда я ни о чём не пожалею. Забуду, как подносил пистолет к виску, как задыхался от запертой в грудную клетку любви. Тогда всё обретёт смысл. Называй меня «папа». А попросить друг у друга прощения мы ещё успеем.