Василина Орлова - Больная

Навстречу поднялись две или три фигуры. Бросив на них беглый взгляд, прохожу к кровати, которая на ближайший месяц станет моей. Она в углу. Поставить в угол меня уже нельзя, но положить можно. Иногда в угол сметают сор, чтобы удобнее собрать веником. Не знаю, есть ли веник, который может собрать меня. А если и собрать, то зачем? Чтобы выкинуть. Очистить общество. Я — человеческий лом, сор, спам. Исчадие бреда, воспаление поджелудочной железы. Эти лекарства так действуют на почки! Впрочем, мой организм может вынести, он еще молод и полон сил.

Решетка продавлена, на наволочке странные разводы — она, в общем, чистая, просто пятна не отстирываются, и не стоит особенно задумываться об их происхождении, здесь все бывает. Я ложусь, отяжелела голова и руки. В первую неделю, вероятно, буду спать. Они позаботятся об этом. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Дальше не надо. Не помню.

Раскосые всадники где-то очень близко, но они уже не всадники, и я понимаю, прекрасно понимаю, что меня обманули, мне подсунули фильм, невинное чужое кино, я, как сказал бы Виталий, повелась — то есть поддалась этому соблазну, смотреть этот видеоклип. Они не представляли никакой опасности, напрасна была моя тревога. И только белый город стоял где-то, неизвестно где, так же, как и раньше — и я улавливала сквозь веки алый блеск его золотых крестов на закатном солнце.

С соседней кровати ко мне оборачивается женщина — у нее каштановые волосы с рыжим отливом, и лицо такое красивое, чистое и ясное, с ровными чертами. Мне даже кажется, что это лицо жительницы города, одной из тех, кто остался там, куда я не пришла — лицо воина, который и здесь меня не оставит. Я верю, что он не оставит меня, хотя понимаю, что его не существует.

— Вы красивая, — говорю я. — И вы очень похожи на моего друга.

Она широко улыбается, щеки собираются в морщины, во рту нет коренных зубов. И вздрагиваю: как могло мне показаться это лицо красивым? Ведь оно уродливо, напялило на себя хитренькую подобострастную мину, из-за которой проглядывает еще одна, с угрозой, — перекошена, искажена оскалом.

— Меня зовут Наталья, — глухо говорит она.

— Хорошо.

Отворачиваюсь к стене. На синей краске мелком или фломастером прочерчена красная линия. Она надо мной. Может, она размечает границу, под которой теперь надлежит пребывать. Может быть, это след крови, которая невидимо залила помещение, теперь, наверное, утону.

Но непросто бывает умереть. Это почти смешно: человек такая хрупкая конструкция, но он совершенно невластен бывает умереть. Он переживает кораблекрушения, автомобильные катастрофы, душевные потрясения, длительное лечение, переживает то, что нет никаких человеческих сил пережить — он преодолевает всё, и он всё еще бывает жив, даже когда ему этого уже давно не хочется.

Мерзнут ноги. Надо пойти и, по крайней мере, сыскать носки.

— Положи-ка тапки под матрас!.. Как тебя? Валентина!..

Поднимаюсь на локтях. Как будто цепи привинтили к рукам. Оборачиваюсь.

— А зачем?..

— Стырят, зачем.

Нагибаюсь — кружится голова, звенит, как колокол — и поднимаю больничную обувь, сую под матрас. Матрас продырявлен, из него торчат неопрятные клочки серой ваты. Я, вроде бы, даже и не видела таких. Надо же, какие они бывают — матрасы.

Закрываю глаза. Кто-то пришел, и я чувствую присутствие. Помощник ли это мой? Друг ли, защитник? Он роняет на пол грязь, и велит мне съесть ее, подмести языком, убрать. Неужели мне нужно поступить так, как ты требуешь? А если не открывать глаза, он так и стоит.

Он очень красив. В белом и красном. Раньше он никогда так не одевался. На плечах у него золотые погоны, и на пальцах у него золотые кольца, и обут он в красные сапоги. Ты очень красив. Я никогда тебя таким не видела.

Но я видела тебя перед тем, как забрали сюда. Бег сжег мои ступни, словно кто-то подкладывал под подошвы угли. Ты был с мечом, ты был на коне. Может быть, я не ложилась трое суток, и теперь устала? Но ты явился, тогда, когда они настигли меня изнутри, исполосовали бичами и порубили клинками, и ты стоял надо мной, и лицо у тебя было в зеленых и черных тенях, и сам ты был в зеленом и черном, и плечи, и пальцы в серебре. И я видела сквозь запекшуюся кровь то сражение.

Надо было мне сюда прийти, чтобы увидеть тебя теперь таким светлым? Скажи, разве не я соткала тебе все эти одежды?

И ты, наверное, видишь меня не вот так — полумертвую, почти без дыхания, со спутанными волосами на бледном лице, лежащую неподвижно на тонком матрасе, сквозь который тело чувствует каждую ячейку сетки. Возможно, я тоже в красном и белом, и в золоте, стою перед тобой и лицо у меня светлое, как день. Я даже чувствую, кажется, тяжелый венец, схвативший лоб, поддерживающий волосы — этот металл непосилен, сними его.