Василина Орлова - Больная

— Арсений просил передать, чтоб ждала в полдень у пруда.

Я поперхнулась и отложила луковое колечко.

— У какого еще пруда?

— А — там…

Мария одобрительно рассмеялась:

— Быстрый.

Ее лицо и вся ладная крепкая фигура выражали спокойствие. Она располнела, да и в юности была крепка, румяна, сдобна — и не ленилась каждый день проделывать те ухищрения, те простодушные нелепости, что подразумевались конкретно понятым телевизионным девизом «уходом за собой»: рисовала синие брови и густо подмалевывала ядовито-розовым губы. Ходила всегда в просторном цветном платье и золотистых босоножках. Я всегда ее любила, но это «быстрый» подняло в стакане сознания легкую бурю негодования.

И вот я жду Арсения с готовой просьбой не выставлять меня посмешищем в глазах родни, но дырявые прыгающие от легкого ветерка тени на траве и воде, скульптурные облака и даже ведро соседа — перестроили на созерцательный, мирный лад. В отдалении на поле взмахивают блескучими лезвиями, как будто веслами, косцы, удаляясь по волнам никнущей жатвы, и запах свежесрезанной осоки долетает сюда. Что-то припозднились, роса сошла повсюду, кроме как в глубокой тени, солнце печет немилосердно. Рубахи — кто постарше — и футболки — молодежь — поскидывали, и широкие спины лоснятся от пота. У старших под рубашками майки, и тело приняло загар только там, где его не прикрывает хлопок: шеи и руки до плеч. Но парни изыскивают время позагорать, отдохнуть здесь же, у пруда, скорее напоминающего болотце. Поэтому их тела брозовы без изъятья.

Арсений явился важный, торжественный. Черные кудри расчесаны на пробор, карие глаза блестят. При свете дня были заметны юношеские бритвенные порезы на гладких щеках и ажурные пятна грязи выше запястий, в то время как ладони были тщательно вымыты и даже, кажется, пахли мылом.

— Прывит, — сказал он.

— Привет.

Он совершенно не знал, что говорить дальше, и я не знала. Взъерошил волосы, разрушив тщательную прическу, и улегся на спуске к воде, где я сидела.

— Вызеленишь штаны.

— Ну и хай. Тоби, что ли, стирать?

Я хмыкнула.

Он вытянул из стебля травинку и вставил в зубы. Потом немного подумал — будто облако набежало на лоб — сорвал, все так же лежа, полевой клеверок и протянул мне:

— На.

Рассмеялась:

— Ты очень галантный.

— Выходи за меня замуж.

Серьезные сдвинутые брови.

— Спой что-нибудь, пожалуйста.

— А что?

— Ну, ты же пел вчера.

Голос у него был — трезвый — чистый, высокий. Протяжная мелодия струилась над водой, витала в ветвях, уносилась в небо…

Мы просидели, почти не разговаривая, на берегу часа три. Несколько раз он принимался петь, но ни одной песни не знал наизусть до конца:

— В мене мати пое, я тильки подпеваю. Вона хор о ша, але сама не уявляет, шо робит. Ну да я тоби казав…

Налетел ветер, набежали тучи, засобирался дождь. Мы встали.

— А придешь завтра?

— Завтра…

— Приходь. Я визьму у матери зошит, вона слова писень уси туди записуе. А у вас в России есть якись песни, романсы?

— В твоем возрасте, — нравоучительным тоном заметила я, — у нас в основном слушают рок. Или электронную музыку…

Он вспыхнул, повернулся и зашагал по траве, не оглядываясь.

Мерзли ноги. У меня не было с собой носков. А если бы и были, их бы отняли в приемном покое так же, как и всю одежду, кроме нижнего белья. Лифчик бы тоже сняли. Чтоб не повесилась?..

Они надели на меня куртку, еще было одеяло — в него санитары завернули, связанную, обессилевшую. Так понесли, при ужасе присутствующих, под взглядами сидящих у подъезда чужих бабулек, непонятный кулек в синюю машину скорой психиатрической помощи. Сопровождал меня почему-то Егор. Может, он был наиболее трезв? Зрачки у него были нормальные. На каталке распеленали. Я лежала, глядела в окно, и больше не кричала. Молча сняла с шеи бело-голубой дешевенький крестик и серебряный медальон с тонким изображением ангела-хранителя — на одной цепочке — отдала Егору. Все равно бы забрали.

Он тотчас надел и крестик, и медальон.

— Я, кажется, досмотрела свой сон, — сказала я ему. — Помнишь, ты рассказывал о своем многосерийном сне? У меня тоже был такой. Так вот, вроде бы, я его досмотрела.

— Однако ты сделала это как-то уж очень всерьез. Зачем так?

— Это не я. И вообще, у меня такое чувство, как будто я умерла. Ты помолишься за меня?