Василина Орлова - Пустыня

И я не могу причинять им боль. И до сих пор не пустилась в какой-нибудь самовольный хадж по диковинным местам, не ушла в пустынножительницы или, напротив, в оторвы, не свалила в Питер или на Мадагаскар, не вышла замуж за миллионера, не родила двойню от заезжего нищенствующего индуса. Вообще гораздо больше не сделала, чем могла. Я не пустилась в отрыв. Правда. Я обыкновенная, в меру уравновешенная, то есть слегка истеричная, современная рассудительная женщина. Разве что немного целомудреннее, чем надо бы. И продолжаю оставаться добропорядочной и спокойной, памятуя, что я из приличной, благополучной, обеспеченной самым необходимым семьи. Хотя, конечно, кое-какие трипы пропустить мимо просто не могла.

Истинное счастье, знать — любовь есть. И она способна сподвигнуть — на всё способна. Вдвойне счастье твёрдо знать, что любовь не бессмертна, и, как следствие, не смертельна… Пока.

Мной управляют не в меру разрастающиеся желания. Сколько ни подкидывай дров, надо ещё и ещё. Огонь угрожает погаснуть, дрожит на ветру, и я просто боюсь не подкинуть поленце — ведь что начнётся, когда всё кончится? Слишком свежи, зябки, остры опасения обнаружить вместо себя неизвестное, внемирное существо с пустым и пронзительным, как сквозняк, взглядом. Нет-нет, слишком опасно — узнавать, кто ты. Гораздо проще и приятнее вот так раздражаться — и в тот же миг испытывать умиление — от разговоров родни, самых близких, самых непременных людей, тех, с кем я связана кровным родством. Свойственник, муж, мужчина, может быть более любим, но более родным вряд ли: обмена кровью в вытряхивающем из привычных оболочек любовном слиянии так-таки не происходит.

Я готова открыться новому опыту — жадно, на грани пропасти, что было бы волнительнее и ярче. Не хочу необратимого. Но так уютно-обжита жизнь, теперешняя, с колоссальным эгоизмом придуманная мной лично для себя… Демоны и вассалы тонко прельщают, славно, легко в придуманном мире, заманчиво тратить деньги, время, взгляды, я не готова, решительно не готова просыпаться. Вот-вот, я говорю, ещё немножко. Так приятно понежиться в волшебном сне на мягких перинах!

Желания обступают. Вижу себя, взрослой и стройной, спокойной, убийственной, в хорошем костюме, в элегантном сияющем автомобиле, с гладкой прической, бриллиантом на пальце, в туфельках на каблуках. Допустим, лет двадцать девять. С половиной. Владею по меньшей мере двумя иностранными языками. И, очевидно, знаю и многое такое, о чём не догадываюсь теперь, в состоянии, из которого пишу.

Что ж, время есть. Из тех мест, где обретаюсь сейчас, не так уж и далеко до предательски ясных картин, которые счиняю вот тут, на досуге, пытаясь мысленно восстановить из обломков паззла как можно точнее то, что мне якобы нужно.

Рассматривая и поворачивая так и этак элементы (стойхейон), в прекрасном и тонком инструменте, калейдоскопе, я обнаруживаю, там, в будущем, нет особенного места мужчине. Я не вижу его рядом с собой, разве что — на удалённом доступе, в серебристой сотовой корбочке-шкатулке с откидной крышкой. Наверно, следствие разочарования — хотя разочарования самого первого, ещё и ещё готового очаровываться. Тем не менее, оно болезненнее других, потому что я впервые и навсегда разуверилась в возможности встретить тебя здесь, отсутствующий. А твои тени легко подчиняются, с ними не интересно. Пусты, предсказуемы. В них нет мужской воли и мужского обаяния. Впрочем, женского в них нет тоже. В них вообще ничего нет.

Я буду по-прежнему ждать тебя, но дожидаться, пока ты придёшь, я уже не стану. Поэт не зря сказал:

Коробки, корзины, картонки, и маленькая собачонка. Сдувшийся детский мячик, красный с синим, и белой полоской, какие в изобилии выпускались в эпоху «уронила в речку». Возьми себя в руки, дочь самурая!

Штакетины, доски (многие погнили), бутылки пластиковые и стеклянные, банки самых разных форм и размеров, даже заборы из пружинных бывших матрасов — ныне остовов, проржавевших дотла. Тряпки, которые облюбовали под свои кладки рыжие муравьи. Холстина, поросшая изумрудно-зелёным мхом. Пуговицы: петелька, две дырочки, четыре. Мотки гнутой проволоки, аллюминиевые ложки, консервные банки, фанера, гнутые гвозди. Приобретено вместе с участком, в трёх километрах от Москвы. Место называется Металлург-2.

Бывшая беседка, яростно пылающая в костре, срубленная старая вишня и всякая всячина. Лопата, например, со сломанным черенком. Кусты изросшейся старой смородины с редкими светло-зелёными серьгами.