Василина Орлова - Пустыня

Я видела, как два заветных чемодана с дневниками и рисунками стоят на пустыре за домом, у мусорных баков. Я иду мимо и вдруг замечаю своё придуманное богатство, величайший груз моей памяти, который может быть обновлён в любой день благодаря склонности всё время сочетать буквы и черкать линии, и я кидаюсь к сундукам, охваченная ужасом: как, кто-то посмел вынести моё прошлое на помойку, и вдруг во сне меня останавливает соображение: раз прошлое, не лучше ли ему и оставаться прошлым? И я держу путь помимо моих чемоданов. Будь они неладны. Ну их.

И впрямь… Знавала я людей, которые не могли двинуться дальше, потому что постоянно изнывали над тетрадкой своих юношеских переживаний — не такая уж бкщобидная ыкши жи лекывникм.

(Последнюю строчку писала с закрытыми глазами, вслепую, оказалось, все мимо. Так и все мои выстрелы).

Я хожу по улицам, говорю по телефону, ем и заглядываю в комнаты, и улыбаюсь. Человек всегда найдет повод чувствовать себя несчастным, а вот нагнать тот единственный шаг, который постоянно отделяет от счастья, не так уж просто. Страдание меня чуть просветлило. Заставило подняться над уровнем быта и оглядеть будни чуть свысока.

Хотя вообще-то страдание делает человека хуже, а не лучше, как у нас принято думать. Страдание не очищает — грязнит. Странно, многие думают наоборот. Ну вот положим зубная боль — разве может человек, который мучается от зубной боли, кому-то сочувствовать? Он может только требовать сочувствия к себе и злиться на других, что у них всё в порядке с зубами. Страдание очищает только, когда оно прекращается. А вот когда страдалец сходит к стоматологу и избавится от зуба, он уже будет в состоянии сопереживать, потому что понимает, каково, если десна вспухла и ноет. Он помнит. А кто не знает той боли, никогда не сможет уяснить, чего другой на стену лезет? Подумаешь, зубы…

Как удачно получилось, что я побывала замужем. Теперь никто не убедит, будто я много потеряла, если не живу с мужчиной. Желание жить с мужчиной — просто веками освященное сумасшествие, доподлинное безумие. Институт абсурда.

Служанка, наложница, секретарша, медсестра, повариха, прачка, кто угодно, но не сама себе хозяйка — вот кто такая женщина с мужчиной. Подушка для отдыха, удобная жилетка для плача, дурочка с переулочка, девочка по первому зову. Только инвалидка, у которой не хватает руки или ноги, или, что встречается чаще, мозгов, может добровольно прикрепить себя к мужику, закабалиться или продаться в рабство — как кому больше нравится, сути дела не меняет.

Я пишу, а, самое ужасное, понимаю великолепно, что если бы он на меня руку не поднял, так-таки и не решилась бы его прогнать. А и ушёл бы — до последнего ползла на коленках, с воплями прости и помилуй, всё бы пыталась повернуть время вспять, обещала гладить костюмы и чистить тапочки, носки стирать и воду пить — тьфу, действительно, ну разве не идиотка!?

Но когда он меня скрутил, сжимая руки до ссадин, не заботясь о том, будет ли мне больно, скорее напротив, заботясь, чтобы непременно было больно, когда швырнул, схватил за горло, взял мою руку и ударил ею меня — чёрной, как мёртвая кровь, ненавистью возненавидела весь белый свет. Крах. Обвал. Камнепад, погребающий под собой всё, что я знала о мире, всё, на что надеялась. Было похоже на трагедию среди обыденности, вроде взрыва в метро, чему невозможно противостоять и что наотрез отказывается принять здравый смысл.

И если бы тогда я была способна оценить происходящее здраво, обозреть тверезым оком, то, не мешкая ни минуты, убила бы его.

Оборотень. Барсук.

Меня бы не посадили. Ведь я без пяти минут шизофреничка. Видите халат? Тапочки? Грязные волосы? Валерьянку, порванные колготки? Читали вы дневники, которые я вела в больнице?

Какое всё же, думаю, острое наслаждение — убить обидчика. Что за славное дело убийство, когда оно в своём праве. Настоящий поступок. В современном мире с его лживым притворством, с его наигранным ужасом перед убийством и наглорожей моралью, которая позволяет убивать только на псевдозаконных основаниях, лишить подлеца жизни, не заботясь о последствиях — смело и благородно. Не знаю, суждено ли мне когда-либо убить человека, но в тот момент поняла и почувствовала: могу.

Полагаю, если когда-нибудь, в условиях ли военного времени или в припадке ярости, я убью человека, только не по случайности, а осознанно… А впрочем, не знаю. Хотела сказать, не почувствую даже особого ужаса — но уже из области психопатологии. В таких ситуациях дыхание вечности за спиной ерошит волосы на затылке и обжигает холодом незащищенную шею.