Василина Орлова - Пустыня

Они матереют годам к тридцати — тридцати пяти, крепнут, обзаводятся маленьким, но вполне определенным животиком, полной уверенностью в себе и барсеткой, которой небрежно поигрывают.

Второй (точнее, в общем-то, здесь первый), Володя — среднего роста, может, самую малость повыше меня, сутуловат, с лицом почти неподвижным, змеиными остановившимися глазами. Движения скупые, даже вялые, интонации ровные, без эмоций.

— Слушай, отчего ты такая худая? — докапываются пацаны, и начинает казаться, что они никогда не вырастут.

— Неужели нельзя подобрать другого слова? Худая бывает скотина, женщина бывает изящная…

И что заставляет сидеть здесь, с ними, среди книжного бреда, в сигаретном чаду, винном угаре? Слушать:

— Я рад, что с тобой познакомился…

— Ты такая красивая…

— В Москве людям трудно общаться, сближаться…

И прочее, совершенно в духе юных обормотов, вечных студентов, балагуров, посреди анекдотов подчас срывающихся в крик.

Словно повторение пройденного, и давно пройденного — первый раз первый курс. Нелепо. Неужели когда-то подобные речи трогали, волновали?

Я недавно схоронила любимого хомячка, и по этой причине представляюсь сама себе страшно старой, усталой и опытной. Я имею в виду, девять дней минуло, как разошлись с мужем. Девять дней, как вышла из ЗАГСа с другой, неприметной, непарадной двери и пошла, как жена Лота, не оглядываясь, села в машину к брату и не разрыдалась, а закурила.

— Одиночество невозможно преодолеть, даже и пытаться не стоит, и вам не советую, — с апломбом заявила, нога на ногу, уперев каблук меж клавиш старой электрической пишмашинки, стоящей под столом вместо, как видно, скамеечки.

Сунула в губы тонкую зубочистку — маленькую сигаретку — выпустила новый клуб в дым, который слоями расстилается по комнате и медленно, как флотилия бесплотных игрушечных кораблей, дрейфует из гавани в раскрытую форточку.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, — горячился Толик, размахивая, как ветряная мельница, руками. — Тебе даже и говорить такого не хочется.

— Вот как?

Ну спасибо, пояснил. Надоумил.

Толик всё всплескивал руками, делал богатое лицо, ловил мои пальцы, пытался говорить комплименты:

— Я не расист, но у тебя правильные черты лица.

Нет, короче, явно уместен был бы мастер-класс на тему «Как по-взрослому ухаживать за женщиной», но куража для такой лекции и азарта нет. Наоборот, накатило — увесистое, тяжёлое спокойствие, лень, которую сообщает сладкое и густое красное. Сидела и чувствовала, как тяжесть перекатывается в ногах, словно ворочается и мостится грузный кот, тупеет восприятие, всё более неповоротливыми, пустыми и незначащими становятся слова.

Володя говорил мало, только:

— Анатолий, перестань, — одергивал, когда поэт слишком уж зарывался.

Володя тоже пьянел и коснел на глазах, что и неудивительно, так как до моего появления успели основательно грузануться.

— Дорогая, выпей! Сделай размашистый глоток! — увещевал он, нехорошо настаивал, тяжело. Давил, можно сказать.

Очень мне нравится, когда малознакомые мужчины норовят назвать «дорогая». Если бы я и впрямь была дорогая, вы бы до конца жизни не расплатились, точно, чорт возьми, вам говорю.

Смеялась и пила маленькими, как воробей, глоточками. За полтора часа выпила всего полбокала, но, как порой бывает, ощущение тяжелого опьянения нагнеталось состоянием окружающих.

— Что ты всё усмехаешься? Что это за город? Почему все время хмыкают, какие-то усмешечки, смешки, хиханьки? Знаешь, кто жесточе из всех москвичей?

Встрял Толя пустым жестом, дернулся к бутылке, и Володя мысль обронил, отвлекся. Я без труда закончила суждение за него:

— Москвичи в первом поколении.

— Да!

Он взглянул так, словно обнаружил, что обладаю провидческим даром. Сам не понимал, что ли, настолько на поверхности лежит его «приговор»?

— А она умная, да? — восторженно заявил Толя. — Ты извини, — это мне, — что мы в третьем лице о присутствующих, но надо просто срочно поделиться таким открытием!

Комплименты, неудержимо сползающие в хамство, вставали тоже живым напоминанием минувших студенческих дней.

— Именно те, кто здесь прирос, закрепился… Присосался, можно сказать… Встал на ноги… — длил свою мысль Володя, невидящим взглядом глядя прямо перед собой.

— Да-да. Вроде тебя. — говорила я. — В первом поколении-то… Вы и ославляете столицу по деревням и весям той, какой ее знают, кровопийцей. Вся страна на Москву работает! А между тем, коренной москвич — он человек благодушный, смирный, вот, посмотри на Толю.