Бернард Маламуд - Рассказы

— Я уже подумала, — сухо сказала она, — и дала вам тот же ответ, который дам завтра.

Джордж встал.

— В таком случае, — сказал он, — если вы не намерены внять доводам рассудка, я считаю наш с вами контракт расторгнутым. Вы получили с нас деньги до февраля. Первого февраля мы съезжаем.

Синьора посмотрела на него так, будто вилку проглотила.

— Контракт — это священный договор, — она вся дрожала, — вы не имеете права его расторгать. Это не по закону.

— Я полагаю, вы сами его расторгли, — хладнокровно произнес Джордж, — создав условия, весьма затрудняющие жизнь моего семейства в этой квартире. Я лишь констатирую уже сложившуюся ситуацию.

— Если вы съедете, я найму адвоката и заставлю вас заплатить за целый год.

— Адвокат обойдется вам в половину той суммы, которую он выколотит, — ответил Джордж. — А если мой адвокат окажется лучше вашего, вы останетесь с носом и еще задолжаете адвокату.

— Эх вы, американцы, — простонала синьора, — ваши поганые деньги унижают весь мир. Да кому вы нужны, — взвизгнула она, — со своим мылом, и пастой, и своим отвратным гангстерским кино!

— Я хотел бы вам напомнить, что я родом итальянец, — сказал Джордж.

— Да вы давно забыли, кто вы родом! — орала она.

Джордж вышел и отправился к себе через холл.

— Уверена, ты сделал, что хотел, — встретила его Грейс. Лицо у нее было серое.

— А вот и сделал, — сказал Джордж.

— Что ж, большое, большое тебе спасибо. Ах, скажите, он гордый. А как мы теперь квартиру будем искать с двумя детьми посреди зимы?

Она бросила Джорджа и заперлась в детской. Дети не спали и вылезли из кроваток ее утешать.

Джордж сидел в темноте в гостиной. Дело сделано, думал он.

Чуть погодя в дверь позвонили. Он встал, включил свет. Это была синьора, и вид у нее был неважный. На приглашение Джорджа она вошла в комнату и села с большим достоинством.

— Я прошу прощенья, что подняла голос на гостя в своем доме, — сказала она. Рот у нее дрожал, глаза блеснули.

— Простите, если я вас обидел, — сказал Джордж.

Она помолчала немного, потом сказала:

— Пусть ее пользуется лифтом.

И синьора разразилась слезами.

Утерев слезы, она сказала:

— Вы себе не представляете, как все ужасно стало после войны. Девчонки совсем разболтались. Такие требования у них — не угонишься. Ты ей слово, она тебе десять. Всем пользуются не спросясь. Надо с ними бороться, добиваться, чтобы помнили свое место. Ведь что нам еще остается, когда мы сами себя уважать перестали? — и синьора душераздирающе разрыдалась.

Она ушла, Джордж стоял у окна. Через дорогу напротив нищий играл на флейте.

Как нескладно получилось, подумал Джордж. Ему стало грустно.

В свой свободный вечер Элеонора вверх-вниз каталась на лифте.

1957 год

Фогель, писатель, получил от Гэри Симсона, будущего писателя, очередное письмо, и как всегда с просьбой. Тот писал прозу, но имени еще не заработал. Из уважения к коллегам Фогель обычно хранил их письма, однако искушение не включать в этот список Симсона было велико, несмотря на то что он уже начал публиковаться. Я не считаю себя его наставником, хотя он и называет себя моим учеником. А чему я его, собственно, научил? Все-таки он положил письмо в одну из папок. Ведь прежние его письма я сохранил, подумал он.

Эли Фогель был писателем не хуже многих, однако не особенно «удачливым». Слово это он недолюбливал. Темп его работы был ограничен медлительностью походки — наслаждаться жизнью приходилось, превозмогая одышку. За пятнадцать лет — две с половиной книги, из которых половина — тоненькая книжечка малозначительных стихов. Хромота моя символична, думал он. Ногу он повредил в юности — упал с велосипеда, впрочем, в наращенном ботинке хромота была заметна гораздо меньше, чем когда он ковылял босиком. Он шел по жизни с трудом, потому что ему многого не хватало. Например, Фогель жалел, что так никогда и не женился, и все из-за того, что целиком отдавал себя работе. Одно другого вовсе не исключает, но, по мне, либо что-то одно, либо — ничего. Он был в некотором роде маньяк. Жизнь это упрощало, но и обедняло. И все же жалостью к себе он не мучился. Фогеля, пожалуй, даже забавляло то, что героями обоих его романов были мужчины женатые, обремененные семьей, и причиной их мук были не увечные члены и не неизбывное одиночество. Меня выручает богатое воображение, думал он.