Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

Последними остатками муки и лярда сдобрила Дэзи рыбную похлебку, не сказав ни единого слова. В эту ночь впервые за много дней Кэнайна лежала на постели из пихтовых веток с ощущением сытости, но ее тревожило беспрерывное завывание собак, и она никак не могла уснуть. Мать тихонько посапывала, и наконец Кэнайна встала и надела мокасины и парку. Из превратившейся в желе похлебки вытащила рыбью голову и хвост и вышла на улицу. Морозный воздух вонзился ей в ноздри, пока она шла к тому месту, где на цепи сидели собаки. Она бросила каждой по куску. "Жалкие крохи", - подумала Кэнайна. Собаки накинулись на них и через секунду-другую проглотили все без остатка.

На какой-то миг Кэнайне захотелось отвязать их, потому что охотой они добыли бы себе больше пищи, чем получали теперь Но это была только мимолетная мысль, так как охотящиеся сами по себе собаки быстро перебьют или распугают всю оставшуюся дичь.

Собаки, еле различимые в ночной мгле, виляли хвостами и с мольбой глядели на нее. Кэнайна не могла смотреть на них и отвернулась, чувствуя себя виноватой.

У входа в землянку она остановилась. Мороз больно покусывал сквозь одежду. Где-то там, вдали, где зубчатые верхушки леса соединялись с пляшущими зелеными отблесками северного сияния, происходил поединок, в котором один из соперников должен погибнуть, чтобы выжил другой. Уже пятую ночь шел отец по оленьему следу под открытым небом, усмиряя ропот голодного желудка одними лепешками. Много охотников полегло среди болот, проиграв такой поединок. Кэнайну охватила дрожь — от холода, от страха ли, она не знала, она вошла в вигвам, развела огонь и опять улеглась.

Едва заглянув назавтра утром в чугунок, Дэзи Биверскин заметила исчезновение двух кусков.

— Ты ела ночью, — сказала она, резко обернувшись к Кэнайне.

- Я снесла собакам, - сказала Кэнайна. Взгляд Дэзи, с упреком смотревшей на нее, смягчился. Но в голосе звучала суровость.

— Им от этого никакой пользы, — сказала она. -Когда пищи мало, это только раздражает, и им еще труднее переносить голод.

В этот день Кэнайну не мучил голод - оставалась еще уха. Чуть не каждый час Дэзи выходила на улицу, прислушивалась, и лишь крепко сжатые губы выдавали беспокойство. Прошло уже шесть дней.

Забрезжил новый день. Опять они ели кашицу из мха и муки. Чувство голода возвратилось. Спустились сумерки. Кэнайна колола дрова, когда увидела, что по льду замерзшей речушки, пошатываясь, бредет отец. Он шел согнувшись, опущенные руки безжизненно болтались. Кэнайна позвала мать. Они вышли на берег ему навстречу.

Джо Биверскин шел к ним, не поднимая головы. Пытаясь взойти на невысокий береговой откос, он споткнулся и упал, но тотчас поднялся. Кэнайна побежала вниз на помощь. Сняла с его плеч рюкзак и швырнула в снег. Схватила отца за руку — и он привалился к ней тяжким, безжизненным грузом. Потом с испугом, граничившим с ужасом, уставилась на его лицо — всегда круглое, полное, оно осунулось, щеки впали, резко выступили скулы, губы ввалились, вплотную прижавшись к зубам.

Налитые кровью глаза словно ушли глубоко в череп. Кожа натянулась так, что казалось — ее содрали живьем, потом она съежилась, а потом эту съежившуюся кожу натянули на остов, который был слишком велик для нее. Отцово лицо изменилось до неузнаваемости, только широкий плоский нос был такой же, как прежде.

Когда он поднялся на откос, Кэнайна снова спустилась на берег и притащила оттуда его рюкзак. Шли молча — она шла, ступая в его след, — и дошли до вигвама. В чугунке было еще немного холодной кашицы из мха и багульника, и Дэзи поставила ее разогреть. Но Джо Биверскин не стал ждать, пока каша разогреется, он окунул кружку в чугунок и стал жадно глотать холодную кашицу. Потом он расшнуровал свой рюкзак, вытащил оттуда мешочек, в котором была прежде мука, и вытряс его содержимое в один из фанерных ящиков для провианта. Кости, клочья оленьей шкуры и окаменело-замороженные кишки. Кости были обглоданы и сломаны. Среди них была половина челюсти, в которой еще виднелись зубы, и черное копыто. Кое-где на костях еще виднелись красные клочья мяса, с палец длиной, не больше.

— Волки, — сказал Джо Биверскин. — Больше ничего не оставалось, когда я пришел.

Кэнайну вдруг объял панический страх. От всего, что должно было служить им пищей, пока не возвратятся гуси, им достались останки, на которые не польстились даже волки.

Опять наступила оттепель. Снег ослепительно сверкал на солнце, и даже в вигваме посветлело после долгих сумрачных дней зимы, которой, казалось, не будет конца. Сквозь клокотание варева в чугунке Кэнайна слышала, как во дворе, словно волшебные шаги, звенит капель, а время от времени подтаявший на солнце снег с глухим шумом падал с ветвей елок. "Пожалуй, уже начало или даже середина апреля", — думала Кэнайна.