Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Продолжение следует

К назначенному часу почти все родственники собрались, но за стол сели, когда пришел Санжи-нагасай [69] Санжи-нагасай — дядя Сангажи (по материнской линии) — самый старший и уважаемый в роду. Ему первому и предоставили слово.

Почтенный Санжи-нагасай говорил долго и обстоятельно. Он лишь изредка делал небольшие паузы, чтобы не сбиться с мысли и не упустить ничего из того, что хотел бы рассказать о дорогой для всех собравшихся Гэрэлме Батуевне. Подробно описывая ее жизненный путь, он старался выделить те поступки, в которых, по его мнению, в полной мере раскрылись добродетели Гэрэлмы Батуевны. В конце своего выступления Санжи-нагасай повернулся к Мунко, сидевшему рядом с ним. Приобняв его, он проникновенно сказал:

— Твоя мама хоть и жила небогато, всегда была готова помочь людям. Она никому ни в чем не отказывала. Думаю, что это поможет ее достойному и счастливому перерождению. — Немного помолчав, Санжи-нагасай убежденно добавил: — Она заслуживает этого.

Пламя зулы [70] Зула — буддийская лампадка. , словно одобряя благопожелание, слегка колыхнулось.

И остальные родственники с большой теплотой и любовью говорили о его матери. Некоторые из них, пытаясь приободрить Мунко, вспоминали наиболее трогательные, а порою и попросту забавные случаи, связанные с ней. При этом племянницы искренне сокрушались, что все произошло так скоротечно и они даже не успели поухаживать за любимой тетушкой.

«Действительно, кто бы мог подумать, что пустячное, казалось бы, недомогание так резко обострится и неожиданно перейдет в форму неизлечимой болезни?» — печально соглашался с ними Мунко. Пожалуй, только сегодня, а именно на сорок девятый день [71] По бурятскому обычаю поминки устраиваются не на сороковой, а на сорок девятый день. поминовения, под влиянием традиционных в подобной обстановке разговоров о том, что «душа нашей дорогой и любимой Гэрэлмы Батуевны еще с нами», и он, прежде упрямо отказывавшийся смириться с утратой, стал осознавать ее реальность.

— Как бы чего не случилось с парнем, — осторожно начала старая Цырма-хээтэй [72] Цырма-хээтэй — тетушка Цырма. . — Уж очень он переживает.

— Что ты имеешь в виду? — громко спросил глуховатый Санжи-нагасай.

— Тш-ш, — женщины дружно замахали на него руками.

Они вовсе не хотели, чтобы Мунко нечаянно услышал их пересуды, для чего, собственно, и перебрались на кухню, подальше от поминального застолья.

— Думаешь, тетушка Гэрэлма может забрать его с собой? — испуганно воскликнула племянница Должидма.

— Вот именно, — подтвердила Цырма-хээтэй. — Такое вполне может произойти. Говорили же ему, что надо бы специальную ритуальную молитву заказать в дацане. А он, бестолочь неверующая, ни за что не захотел делать это. «Вы, — говорит, — старье, пережитки, ерунду, мол, всякую городите». Хм-м, «пережитки», — передразнила она Мунко. — Да-а, конечно, мы пережитки, но чтобы ими стать, для этого надо, я думаю, хотя бы до-о-лго пожить, — мудро добавила она.

— Цырма-хээтэй, а что это за история с прозвищем тетушки Гэрэлмы? — робко спросила Балмасу, другая племянница.

— Вот еще одно подтверждение тому, что молитву надо было заказать. Давно известно, что родители часто стремятся забрать своих детей с собой, на тот свет. При этом они вовсе не желают им ничего плохого, а делают это исключительно из большой любви к ним. А Гэрэлма, как все знают, очень любила своего сына, души в нем не чаяла. Из-за ее чрезмерной материнской любви он ведь, бедняга, так и не решился жениться до сих пор. Что и говорить, жили они душа в душу. Но это же, сами понимаете, не вечно. Ну, а что касается ее необычного прозвища «дева Мария», — при этих словах опытная рассказчица сделала многозначительную паузу.

— Ну, ну, — Должидме с Балмасу не терпелось услышать продолжение этой истории.

— Ладно, слушайте, — смилостивилась над ними Цырма-хээтэй. — Я уже не раз говорила о том, что покойная Гэрэлма в молодости была очень красивая, к тому же и очень скромная. У нее самой, по-видимому, сердце ни к кому не лежало. Так вот, когда ей было чуть за двадцать, она как-то, начиная с осени, всю зиму провела на отдаленной таежной заимке в местности Булуун. Жила она все это время со старенькой Хандой. И никто, заметьте, никто, я имею в виду мужчин, к ним не приезжал! А наши парни все в тот год — кто в армии служил, а кто и в тюрьме сидел. Сами ведь знаете, — обратилась она к внимательно слушающим ее племянницам. — Хулиганья у нас всегда хватало. Но месяцев через пять после того, как она вернулась с заимки, она родила Мунко. Ну скажите, от кого она могла там забеременеть? — Цырма-хээтэй торжествующе обвела взглядом притихших девушек. — То-то и оно, что ни от кого! Разве что святой дух или, наоборот, нечистая сила какие-нибудь постарались, ха-ха! А ведь слыла недотрогой! — не удержавшись все-таки съязвила тетушка, вспоминая свои молодые годы. — С той поры у нас и повелось «дева Мария» да «дева Мария». К тому же и старенькая Ханда клятвенно заверяла всех, что никто к ним через буреломы точно не заезжал. Уж бабушка Ханда в жизни никого не обманывала! Прямо непорочное зачатие какое-то!