Стеф Пенни - Нежность волков

И словно всего этого недостаточно, час назад до них дошли невероятные слухи из Дав-Ривер, будто исчезла миссис Росс, и все тут же заговорили, будто ее похитил беглец. Такой поворот событий изрядно напугал Нокса и заставил задуматься о собственном в этом деле участии. Не он ли стал виной всему, позволив ей поговорить с узником? Или оба этих исчезновения — чистая случайность? Приходится признать, что это маловероятно. В итоге ничего не остается делать, как надеяться, что ее похитили, потому что в противном случае невелики ее шансы выжить в такую погоду.

Сообщая новости жене и дочерям, он старался подчеркнуть свою уверенность в том, что беглец постарается уйти как можно дальше от Колфилда. Весть об исчезновении миссис Росс была встречена ими с вполне предсказуемым ужасом. Ведь это кошмар каждой белой женщины в дикой глуши, как он ни старается им напомнить, что речь пока идет не более чем о слухах. Но у каждого в голове лишь то, что бегство подозреваемого и исчезновение местной женщины связаны друг с другом, а значит, вина его несомненна.

Маккинли принял новость с каким-то мрачным удовлетворением, и это выражение сохранялось на его лице, даже когда он проклинал тупость Адама и пенял на отсутствие в Колфилде надлежащих условий содержания. Сейчас он с одним из поисковых отрядов рыщет в поисках следов на берегу залива. После встречи с Маккинли, когда он рассказал ему о пустом складе, Нокс закрылся в своем кабинете со стаканом бренди и поддался приступу жуткой дрожи. К счастью, через несколько минут все прошло, но он все еще не может набраться мужества, чтобы выйти и предстать перед миром.

— Папа? — Он уже не помнит, когда Мария в последний раз так его называла. — С тобой все в порядке? — Она подходит со спины и кладет руки ему на плечи. — Какой ужас.

— Могло быть хуже. Всегда может быть хуже.

Мария выглядит так, словно недавно плакала, — еще одна детская привычка, о которой он давно забыл. Он понимает, что она беспокоится не о себе, а о его репутации.

— Просто невыносимо себе представить, что́ люди будут говорить.

— Не спеши с выводами. Нам казалось, будто мы знаем, что произошло, но все это не более чем догадки. Если тебе интересно, что я думаю… — Он сдерживает себя. — Обычно беглые арестанты слишком далеко не уходят. День-другой, и он снова окажется за решеткой.

— Страшно подумать о той бедной женщине.

— Никто еще не говорил с ее мужем. Поеду-ка я с ним потолкую. Может, все эти слухи яйца выеденного не стоят.

— Маккинли выглядел так злобно, что я боялась, как бы он не убил Адама.

— Он разочарован. Считал, что обвинением заработает себе продвижение по службе.

Мария презрительно фыркает.

— Не верится, что после всего этого мы сможем вернуться к нормальной жизни.

— О… пройдет несколько месяцев, и мы вряд ли вспомним об этом.

Он выглядывает в окно, гадая, сумел ли ее убедить. И снова появляется головокружительное ощущение надвигающейся катастрофы. Когда он поворачивается (через несколько секунд… минуту? Он не уверен), Марии уже нет. Его загипнотизировала белизна за окном. Хлопья ложатся на землю, словно перья, оставляя под собой воздушный слой, и каждая снежинка лишь слегка касается предыдущей.

Превосходный снег, чтобы скрыть следы.

На треволнения этого дня Сюзанна отвечает примеркой платьев у себя в комнате, швыряя в сторону те, что совсем уж вышли из моды. Этот ритуал повторяется каждые несколько месяцев, всякий раз, когда Сюзанна чувствует, что бремя здешней жизни слишком тяжко давит на плечи. Мария стоит в дверях и наблюдает, как сестра с презрением дергает ленты на зеленом муаровом платье. Ее захлестывает волна нежности к Сюзанне, способной в такие времена беспокоиться о вещах вроде линии талии и ширины рукавов.

— Это платье можно прекрасно ушить. Не рви его.

Сюзанна поднимает глаза.

— Ну, с этими дурацкими финтифлюшками я уж всяко его носить не буду.

Она вздыхает и обреченно отбрасывает платье. Обиженные ленты Мария пришивала сама, крошечными, плотными стежками.

Мария поднимает его.

— Мы можем надставить новые рукава, кружевные к примеру, а эти убрать и поменять форму выреза, вот так, и тогда оно станет вполне модным.

— Предположим. А что делать с этим? — Она поднимает платье из набивного ситца, явную реплику тех, в которых Мария Антуанетта играла в доярок.

— Хм… на тряпки.

Сюзанна смеется — своим сокровенным, домашним смехом, или скорее смачным гоготом, столь отличным от жеманного публичного смеха, который ее мать считает более подобающим благородной барышне.