Даниель Жиллес - Под сенью благодати

— Смотрите-ка, до чего вы развеселились, побеседовав с прелестной христианской душой! — деланно шутливым тоном заметил он. — Да, впрочем, там не только душа прелестна. Примите мои поздравления, отец мой: вы знаете толк в исповедницах!

Отец Грасьен слегка пожал плечами.

— Да, у нее прекрасная душа, но это очень скрытная натура, и, несмотря на все уловки, если говорить твоим стилем, мне было трудно узнать, что у нее на сердце. Она чувствует себя здесь очень одинокой, выбитой из привычной колеи, и, конечно, не бедному дорогому Юберу…

— Будь я на месте бедного дорогого Юбера, — ядовито заметил Бруно, — мне бы не пришлось по вкусу, если б моя жена втянула священника в наши семейные дела. Да и потом, какой совет вы ей можете дать? Вероятно, наплодить побольше детей?

Монах посмотрел своими выцветшими глазами на Бруно. Он улыбался.

— Ты становишься антиклерикалом, Бруно, — сказал он. — Но, в сущности, ты не так уж не прав. Из-за того, что я прочел несколько лекций, ко мне приходят за советом, ко мне, который так плохо знает жизнь и, уж вовсе ничего не смыслит в вопросах любви.

Он знал, как расположить к себе юношу, и в беседах с ним почти всегда держался с обезоруживающей непосредственностью, разговаривая, как мужчина с мужчиной, как равный. Монах уже не улыбался, но раздражение Бруно исчезло: теперь его неотразимо влекло к этому человеку с грустным лицом.

— Но оставим в покое наших прекрасных исповедниц, — сказал монах. — Лучше поговорим о тебе, мой мальчик. Мне иногда кажется, что ты злоупотребляешь самоанализом и чересчур серьезно относишься к себе. Признайся, что ты гордишься своим бунтарством, а? И тем не менее не ты первый оказался во власти сомнений.

— Это вовсе не сомнения, — резко парировал Бруно, — и вы это прекрасно знаете. Сколько раз нужно вам повторять, что я ни во что не верю? Хотите доказательств? Вы мне посоветовали продолжать молиться — так, словно ничего не случилось; с самыми благими намерениями я пытался последовать вашему совету и не пропускал ни одной молитвы в течение нескольких дней. Результатом было лишь то, что я еще больше отдалился от религии.

— Ты, Бруно, — маленькое чудовище, которого обуяла гордыня, и твоя непримиримость когда-нибудь погубит тебя. Впрочем, должен тебе сказать, что настала пора принять окончательное решение. Настоятель хочет, или, вернее, требует, чтобы ты вместе со всеми пошел причащаться в святой четверг. Ты должен понять, мой мальчик, что я не могу без конца выступать в твою защиту.

— Кстати, я никогда вас об этом не просил, — сквозь стиснутые зубы процедил Бруно.

— Ладно, ладно, не сердись. Настоятель считает, что он был слишком к тебе снисходителен. Теперь и ты должен явить добрую волю.

— Явить добрую волю! — воскликнул возмущенный Бруно. — Великолепно зная, что я больше ни во что не верю, вы советуете мне идти причащаться? Да вы отдаете себе отчет в том, что вы мне предлагаете? Это было бы не только бессмысленно, а возмутительно, просто чудовищно по своему лицемерию. Я слишком уважаю и себя и религию, чтобы согласиться играть эту постыдную комедию.

— Как ты любишь громкие слова, Бруно! Сколько ты вкладываешь страсти во все, что говоришь и делаешь. Уверяю тебя, что, если ты пойдешь к причастию, это отнюдь не будет проявлением лицемерия. Ведь господь не требует от нас, чтобы мы его понимали; он знает, что мы порой можем оказаться во власти сомнений, а случается и так, что голос его перестает звучать в наших сердцах и нам кажется, будто мы перестали верить. Он требует от нас лишь одного: не восставать против него, оставаться чистыми, доверчивыми, смиренными его детьми.

Монах проницательно смотрел на своего ученика. Он говорил это явно от чистого сердца, и Бруно не без грусти подумал, что отныне с ним бесполезно спорить.

— Мы говорим на разных языках, — сказал он. — Для меня слова «господь», «божьи дети» не имеют смысла. А потому я не понимаю, чего ради я должен следовать нашему совету.

— К сожалению, у тебя нет другого выхода, мой бедный мальчик. Несмотря на мое вмешательство, настоятель решил отправить тебя домой, если ты не подчинишься… У тебя есть еще четыре дня для раздумий.

— Я уже все обдумал, — сказал Бруно. — Я не подчинюсь вашему ультиматуму. Можете передать это настоятелю.

Но он принял слишком поспешное решение и все последующие дни жил в страхе, что его отправят домой, а это означало разлуку с Сильвией. Экзамены за триместр кончились, и ему так хотелось наравне с товарищами насладиться беззаботной жизнью, но из этого ничего не получалось. Раздираемый противоречивыми желаниями, — то готовый на все, лишь бы не потерять Сильвию, то, наоборот, обозлившись на своих учителей, полный решимости выстоять до конца, — он чувствовал себя бесконечно одиноким среди товарищей, от души веселившихся и строивших планы на каникулы.