Даниель Жиллес: Под сенью благодати

Жиллес показал высокую нравственность молодого героя, прекрасный внутренний мир юноши, еще не сломленного буржуазной средой. Многое в Бруно — черты возраста. Но первое же серьезное столкновение такого юноши с реальностью не может не быть трагическим. Ради любви к Сильвии, ради того, чтобы остаться в коллеже и быть поблизости от любимой, Бруно согласен пойти на внешние уступки монахам. Однако аббат Грасьен хочет большего: он хочет уничтожить «грешное» счастье своего воспитанника, тем самым надеясь вернуть его в лоно церкви. Грасьен убеждает Сильвию порвать с Бруно. Вмешательство монаха в жизнь своего воспитанника кончается крушением счастья молодых людей.

Мы не знаем, как сложится дальнейшая судьба героя Жиллеса, останется ли он одиноким в своей среде или станет таким же, как все, вынесет ли его юношеская чистота испытания «взрослости». Жиллес показал нам своего героя в благодатную пору его жизни, но это не религиозная «благодать», даруемая в награду верующим, а земное, естественно-человеческое и чистое счастье, безжалостно отнятое у него.

Книга Жиллеса с художественной точки зрения — с точки зрения непосредственно изобразительной — не лишена недостатков. Автор не всегда с достаточной глубиной характеризует социальные ситуации, не все герои его обладают той внутренней многосторонностью и сложностью, которые необходимы для жизненной достоверности литературного персонажа. Однако автор постарался изобразить общественно-значительный конфликт по возможности объективно. В этом и состоит главная заслуга смелой книги Жиллеса, которую, мы не сомневаемся, с интересом прочтут советские читатели.

И. Шкунаева

Бруно открыл оконце; из темной ночи в лицо ему ударил ветер и надул, словно парус, занавеску, скрывавшую вход в каморку. Бруно терпеть не мог подниматься в пять часов утра, а именно в этот час, даже зимой, поднимали воспитанников коллежа «Сен-Мор», чтобы, как говорится, закалить их дух. Еще долго после побудки юноша находился в состоянии оцепенения, мерз и чувствовал себя прескверно. От холода его била дрожь, но побороть сон все равно не удавалось. Он смутно помнил, что накануне вечером решил: «Завтра я должен это сделать, непременно», но теперь заколебался и начал подумывать, не отложить ли осуществление своего намерения на более поздний срок. До него донесся звон колокольчика надзирателя и топот учеников по коридору дортуара. Он заторопился, последний раз провел влажной щеткой по волосам и стал в колонну, которая выстраивалась перед дверьми. Колонна пришла в движение и направилась по холодным, сумрачным коридорам, освещенным редкими рожками, в часовню, находившуюся наверху. Сложив руки на груди, Бруно шел вместе со всеми; он чувствовал, как капельки воды, скатываясь с волос, падают ему за воротник. У входа в часовню Жорж де Тианж коснулся его рукой, которую он перед этим на мгновение опустил в кропильницу, — во всех остальных группах ученики здоровались таким же небрежным дружеским жестом. Машинально перекрестившись, Бруно снова со всей отчетливостью вспомнил о своей клятве: была первая пятница нового месяца, воспитанники в этот день обязаны причащаться, но он решил не принимать участия в обряде. Поравнявшись с алтарем, он на секунду преклонил колено, затем прошел на свое место в глубине часовни. Воспитанники младших классов уже заняли первые ряды и, когда мимо проходили старшие товарищи, среди которых был он, обращали к ним заспанные бледные рожицы. Со всех сторон слышался громкий хриплый кашель, заглушавший шарканье ног и шум передвигаемых стульев. Было так холодно, что вокруг лиц колебались легкие облачка пара.

Бруно опустился на колени на низенькую скамейку и закрыл глаза. Его уже начала охватывать дрема — он всегда слушал утреннюю мессу словно сквозь сон, — когда раздались слова молитвы. Пансионеры читали ее хором, невнятно бормоча слова, лишь звонкий голос какого-нибудь мальчишки время от времени нарушал этот монотонный гул. Преподобные отцы «Сен-Мора» были большими поклонниками «живой литургии» и всячески старались привить своим ученикам любовь к ней: проводили мессы в форме диалога, каждое утро в классе отводили время для комментирования текстов Евангелия, непременно пользовались во время службы толстым молитвенником, который был славой и достопримечательностью аббатства. Бруно снова открыл глаза и стал слушать эту коллективную молитву, не присоединяясь, однако, к ней. Ему казалось, что он впервые слышит эти слова, полные самоунижения, смирения, раскаяния, и он не желал их произносить. Нет, хватит с него этого страха перед богом-судией, этих отчаянных призывов к мадонне и к архангелам. И он инстинктивно выпрямился — один среди согбенных в молитве фигур.