Цена одного лишнего слова. Цена глупости, которую хотел и не успел сразу же исправить… Слишком поздно! Мертвые всегда правы. Мертвые затыкают вам рот.
Значит, ты не поняла, что я не смогу продержаться? Ты, которая знала меня лучше, чем кто бы то ни был, лучше, чем я сам, значит, ты знала меня так плохо? Или же ты вдруг узнала меня слишком хорошо? И обнаружила, что я недостоин тебя? Недостоин огромной любви, которую ты посвятила персонажу, который на самом деле не существовал, вернее существовал только потому, что ты нуждалась в этом, персонажу, который оказался к конце концов всего-навсего мной? Бисер перед свиньями? Так?
Ты была права. Я — это всего лишь я. Немного… Но почему мне так плохо? Ты убивала меня, убивая себя, но ты промахнулась. Рана смертельна, но убьет меня не скоро. Я изопью свою смерть до дна. О Лизон, Лизон…
Что я здесь делаю? Похоже, это палата в больнице или в клинике. Что случилось со мной? Я был болен? Несчастный случай?.. Память вдруг возвращается ко мне, будто неожиданно открыли кран на полную катушку, грубое вторжение, жестокое, дикое насилие, я разом вспоминаю все, весь ужас: Лизон. Больше нет Лизон. Есть только смерть. Я воплю, призывая смерть.
Дверь распахивается, вбегает медсестра, за ней тип в белом со стетоскопом, свисающим, как слоновий хобот.
— Он пришел в себя, месье.
— Я вижу. Но орет все так же.
— Ввести ему валиум?
— Все же я предпочел бы, чтобы его так не оглушали, раз уж он очнулся.
— Нельзя, чтоб он так кричал, его слышно по всему отделению.
— Можно мне войти?
Это уже другой голос. Который мне знаком. Женевьева! Я узнаю ее, когда она приближается к кровати. Она нежно берет мою голову в руки, она прижимает мою щеку к своей груди кормилицы, она говорит: "Ну, тише, успокойся", она баюкает меня. На ее большой груди так хорошо. Мягко, тепло, уютно. Рай. Когда те двое уйдут, я попрошу ее вынуть груди, я вдохну их приятный запах, пососу оба больших рыхлых соска, погружу пальцы в белую упругую плоть.
Медсестра — ее халат едва доходит до половины ляжек, под халатом она голая, я уверен, ноги не так уж хороши, но у нее полные твердые бедра, мне хотелось бы, чтобы она нагнулась, — медсестра говорит:
— Это чудо!
Врач-интерн говорит:
— Жаль, что вы не можете постоянно тут дежурить!
Женевьева говорит:
— Я могу забрать его к себе. Когда вы его выпишете?
— Не знаю… Это не зависит от меня, но так как он в сознании, я не думаю, что есть необходимость дольше задерживать его. Можно будет назначить лечение на дому. Я поговорю с главным.
Он выходит, и медсестра с красивыми бедрами тоже. Но мне остается Женевьева.
Женевьева все мне объяснила. Мадам Добинье, добрая старая дама с кошками и собаками, у которой она нашла приют, предложила ей свой домик в обмен на более или менее символическую пожизненную ренту. Для того чтобы избежать возможного оспаривания домика наследниками, появившимися бог весть откуда и очень жадными, но главное, чтобы можно было спокойно умереть, зная, что судьба животных в надежных руках. Мудрая предосторожность, предпринятая вовремя: она скончалась вскоре после этого. И теперь Женевьева владелица дома, сада, сорока пяти кошек и двенадцати собак (за это время новые приемыши увеличили поголовье).
Женевьева решила превратить комнату, выходящую в сад, в свое рабочее место. Из козел и досок мы соорудили стол, большой стол, на котором установили друг против друга две наклонные плоскости, одну для нее, другую для меня.
Ах да, чуть не забыл. Довольно долгое время я оставался в беспомощном состоянии, полностью на попечении Женевьевы. Я не держался на ногах, со мной случались приступы неудержимых рыданий, Женевьева пичкала меня валиумом или бог знает какой дрянью того же рода, чтобы я не начал опять орать и призывать смерть, как это произошло в самом начале моей жизни здесь. Тогда это нашло на меня неожиданно, и двенадцать собак, усевшись в кружок, принялись мне аккомпанировать, задрав морды к луне, которая как раз нарождалась. Это было ночью. Конечно, из-за соседей надо остерегаться таких происшествий. К тому же собаки и кошки…
Никто не приходит меня навещать. Впрочем, кому, собственно, приходить? Кроме Жозефины разве что. Она приходила два раза, но я думаю, больше из-за собак и кошек. Она любит животных, эта малышка. Первый раз она привела Фрипона. Его чуть не сожрали, вся свора ополчилась против него. Так я узнал, что Агата снова вышла замуж, глупышка. Все ее мужики такие же, как я: ненадежная опора. Хотя Агата прекрасно все понимает и сразу замечает эту ненадежность, она снова и снова попадается на удочку и всегда будет попадаться, потому что, какой бы умницей она ни была, именно ненадежные мужики влекут ее. Ладно, это ее дела. До тех пор, пока они не протягивают своих грязных лап к моей девочке, все равно с какой целью, побить или приласкать…
Читать дальше