Гарри Гордон - Пастух своих коров

— Не знаю. Забыл.

— Да, воистину блаженны нищие духом… Между прочим, как вы понимаете этот постулат?

— А что тут понимать, — хмыкнул Савка. — Вот я — нищий. А духом блаженствую. Вот от бражки, от черной корочки, от той же коровы…

— Не очень понятно, — нахмурился Серафим Серафимович.

— Савка хочет сказать, что здесь инверсия. Следует понимать: Духом блаженны нищие. Очень может быть. Стилистика такая, ритмизованная проза, к тому же пешер, иносказание — все это предполагает инверсию, как прием…

— Ишь как заговорили, если б вы так писали… А я вас за дурачка держал… Прошу прощения, такая у меня сегодня стилистика. Продолжайте, пожалуйста.

— Ты давай конкретнее, — необъяснимо рассердился Савка.

— Опять рифма! Сколько можно говорить!

— Но вы же не дали мне времени исправиться.

— Действительно, — рассмеялся Серафим Серафимович. — Беда с вами. «Мучаясь» — «по-лягушачьи». А по существу, это тоже пешер? Притча? Иначе, как она попала в море, эта лягушка? Вероятно, это что-то про дым отечества? Родной реки родная грязь? Вы, однако, патриот, Петр Борисович. Вот только какого отечества? Я так понимаю, вы своими картинами ублажаете евреев и нуворишей. Вот скажите, Савва, вы исконный русский мужик, ведь должна же восторжествовать в России национальная идея?

— Я, Херсимыч, не знаю. Вот ты меня захмелил, а я тебе молока принес. Или браги. Борисыч мне костюм подарил, а я наловил ему рыбы. Вот и вся идея. А русская она или татарская — не знаю. У меня прабабка, что на шифоньере, татарка была. Чурка. Юсупова фамилия.

— Да-а? — а почему не Шереметева?

«Брага разбушевалась, — подумал Петр Борисович, — пока я читаю, они пьют. Не это ли русская идея?»

— Савка, налей-ка мне кружку. Полную. Пересохло что-то.

Очень не хотелось повторения вчерашней полуссоры.

— Читаем? — лучезарно улыбнулся он.

Это стихотворение хвалили в моем городе, — опередил комментарии Петр Борисович. — Хотя бы потому, что оно не могло быть напечатано ни под каким видом.

Синица море подожгла.

Фамилия первого секретаря обкома партии была Синица. Я, разумеется, этого не знал, потому что писал это стихотворение в Ленинграде. Да мне и дела до них не было. Я не знал фамилии и ленинградского начальника. Это еще до Романова. Пожалуйста — как только запомнил фамилию вождя, так и перестал быть поэтом.

Так вот, Синица ухитрился остаться в истории города. Его теща жила недалеко от обкома и навещать ее было бы легко, если б дорогу не прерывала улица, уходящая под довольно крутым углом к морю. Приходилось объезжать чуть ли не через весь город.

Товарищ Синица, нисколько не сомневаясь, построил мост через эту улицу — обыкновенный, некрасивый, но настоящий. Его так и называют поныне — «Тещин мост». Таким образом, я нисколько не жалею, что стихотворение не было опубликовано, — произошел редкий случай, когда грубый бетон оказался полезнее и крепче поэтического слова…

— Значит, вы полагаете, — заметил Серафим Серафимович, — что если бы стихотворение было опубликовано, ваш градоначальник перестал бы навещать свою тещу?

— Возможен вариант, — возразил Петр Борисович, — если б Синица взял фамилию тещи, скажем «Паливода», то и мост был бы построен, и стихотворение напечатано.