Гарри Гордон - Пастух своих коров

Серафим Серафимович сидел бледный на кровати и пил кофе из детской, с божьими коровками, кружки.

— Погорел ты, Борисыч, — приветствовал Савка. — Коли б я не заметил, одна печка и осталась бы. Ты хоть раз сажу чистил?

— Знаете, — ввернул дрожащим голосом Серафим Серафимович, — хозяйство вести — не мудями трясти!

— Вы и Савка — идеальная толпа! — рассердился Петр Борисович. — Может, камень в меня кинете? Расскажите лучше, как было.

— А как… Ты как пошел за дровами… стати, топор где?

— Да здесь.

— И санкu?

— И санки. Ну?

— Ты как пошел, а я думаю: — пойти, что ли, ручейника вырубить? Топор у тебя — как раз лед колоть. Ну, вырубил твой веник, потрусил. Хороший веник. Штуки три нападало, а может пять. Поймал я на них дюжину окуней — на веранде у тебя, в миске, — и иду. Дай, думаю, проведаю. А тут — огонь. Крыша — ничего, ее за полдня хер растопишь, а вокруг трубы — проталина, и щель наверняка должна быть. Полез на чердак, а там — о-йо! Пыль там у тебя, Борисыч, и ветошь — очагами горит. Ну, ничего, ватником побил да валенками потоптал. Вот — прожег.

— По чести, — сурово сказал Серафим Серафимович, — вы Савве новые валенки должны.

— Разберемся, — рыкнул Петр Борисович. — Савка, а что у тебя с рукой?

Кисть Савкиной руки, обычно черная, стала сизой и покрылась мутной пленкой.

— Пожог.

— Давай, маслом подсолнечным смажем.

— Не надо. Я уж на нее поссал. Должно пройти. Ты бы мне налил.

— Верно, — одобрил Серафим Серафимович. — За отвагу на пожаре.

— Да ведь нет больше.

— Что делать. Сходите к этой… батрачке.

— Не пойду, — отрезал Петр Борисович.

— Ну что за инфантилизм! Если б не моя нога…

— Я могу вас отвезти на санках.

Серафим Серафимович лег и повернулся спиной.

— Ты, Борисыч, вот что, — примирительно придумал Савка, — ты чаю мне завари. Только хорошего. Пачку на кружку.

В сенях, в поисках чая, Петр Борисович обнаружил вчерашнюю бутылку. На дне стояло граммов тридцать водки. Он с размаху хлебнул ее и тут же выплюнул — водка была кислая, видимо, выдохлась в открытой бутылке.

Чай, залитый кипятком, томился в эмалированной кружке.

— Привет из зоны? — не оборачиваясь, спросил Серафим Серафимович.

— Это как? — не понял Савка.

— В тюрьме сидели? — Серафим Серафимович заерзал ногой, укладываясь поудобней.

— Да нет, Херсимыч. Что я, вор? А чай… Мужик один научил. Хороший мужик.

— Скинь валенки, Савка, — вспомнил Петр Борисович, — а мои надень.

— Не жалко? — засопел Савка, разуваясь. — Хорошие валенки. Новые.

— Ничего, я твои заклею.

— Смотри, дело твое, — Савка притопнул в новых валенках, выпил чай и ушел.

Петр Борисович взял пустое ведро. Теплый свет от окна лежал на синем снегу, снег густел в пространстве, зеленел и, наконец, сливался с черными деревьями далеко, у колодца. Пробираться туда в темноте было немыслимо. Он набил ведро снегом, утрамбовал, как мог, и понес в избу. На чайник хватит.

Серафим Серафимович дремал. В темноте, как по команде, заболели плечи и спина, заныли ноги. «Завтра только вторник. А что, если Митяй вообще не приедет…» Петр Борисович не успел ужаснуться в полной мере — сработало чувство самосохранения, и он уснул.

Желтое морозное солнце грело глаза, по оконной раме, оскальзываясь, боком передвигалась синица, постукивала клювом в стекло, постукивал по полу палкой Серафим Серафимович, растапливал печку.

— Я вот что подумал, — гулко сказал он в топку. — В России пьют оттого, что холодно. А отчего пьют, скажем, в Мексике?

— Оттого, что жарко, — предположил Петр Борисович, сбрасывая одеяло. — Вы уверены, что снова не загорится?

— По всем законам это должно случиться не раньше, чем года через три. Надеюсь, что к этому времени вы подсуетитесь.

Петр Борисович сунул босые ноги в растоптанные Савкины валенки и вышел на веранду. Наружная дверь была полуоткрыта, длинный язык снега тянулся по полу. На снегу отчетливо виднелись мелкие цепкие следочки с коготками. Они вели к припорошенной лавке, от лавки к заиндевелой столешнице. Петр Борисович подошел к столу и обмер: миска, в которой так тщательно копились рыбки, была пуста. Один только окунь, самый крупный, вальяжно лежал на белой эмали. За порогом в жестком насте следов не было.

— Крыса, вероятно, — пожал плечами Серафим Серафимович, — обычное дело.

— Крыс здесь сроду не было — с непонятной горделивостью ответил Петр Борисович. — Мышей — навалом. Но куда им. Это, наверное, пушной зверек. Возможно, ласка.