Ричард Йейтс - Влюбленные лжецы

Диалог был пересказан довольно точно, и Нэнси, похоже, выслушала его с интересом. Только вот в последней реплике слышалось теперь что-то неокончательное, будто можно ожидать неприятного продолжения истории, когда он снова пойдет в школу.

— Ну и после этого они, типа, улыбнулись и ушли, Шумейкер и два этих парня. Думаю, они больше не будут со мной связываться. Но вообще вышло как-то… как-то забавно.

Теперь он уже не понимал, зачем он ей все это рассказывал, — можно ведь было поговорить и о чем-нибудь другом. Глядя, как она сидит на диване, в полуденном свете, он представил себе, как она будет выглядеть, когда вырастет и станет красивой.

— Значит, он сказал, что слышал, будто ты хлюпик, да? — проговорила она.

— Ну да, сказал, что он слышал, но не думаю, что…

Она наградила его долгим, коварным взглядом, в котором читался яростный вызов.

— Интересно, — сказала она, — от кого же он мог это слышать?

Высвободив большие пальцы из-под ремня, Рассел — с выпученными глазами, ошеломленный ее предательством — медленно попятился от нее по комнате. Уже у дверей он увидел, что коварство сменилось у нее на лице страхом, но было поздно: они оба знали, что он теперь сделает, и его было уже не остановить.

Он встал у лестницы и закричал:

— Мама! Мама!

— Что случилось, милый? — Люси Тауэрс, крайне обеспокоенная, показалась на площадке. На ней было «чайное» платье, как она его называла.

— Нэнси сказала Карлу Шумейкеру, что я хлюпик, а он рассказал другим, и теперь все говорят, что я хлюпик, а это неправда. Неправда.

Люси величаво спустилась вниз — иной манеры ее чайное платье не терпело.

— Вот как. Ну что ж, мы обсудим это за обедом.

Элизабет дома никогда не обедала, Элис ела в школьной столовой, так что за столом они сидели втроем: Рассел с матерью с одной стороны, Нэнси — с другой. Отвести напор величавой, страстной и безжалостной речи, которую произносила Люси, было некому.

— Я поражена тем, что ты сделала, Нэнси; твой поступок очень меня беспокоит. Так не поступают. За спиной у друзей не врут и не распускают злобные слухи. Это все равно что воровать или мошенничать. Это отвратительно. Нет, есть, наверное, люди, которые так себя ведут, но мне бы не хотелось сидеть с ними за одним столом, или жить в одном доме, или даже считать их своими друзьями. Ты понимаешь меня, Нэнси?

Домработница вошла с тарелками — сегодня на обед была телятина с картофельным пюре и горохом — и задержалась у стола, чтобы бросить на Люси преисполненный скрытого упрека взгляд. Никогда еще не работала она в таком доме, и никакого желания снова попасть в такой же у нее не было. Одна дама славная, другая ненормальная и трое вечно грустящих детей, — ну что это за дом? Ну, скоро это, похоже, кончится — она уже сказала в агентстве, чтобы ей искали новую работу, — но сейчас-то должен же был кто-то заткнуть эту ненормальную, пока она не заругала девчонку до смерти.

— Рассел — твой друг, Нэнси, — продолжала Люси Тауэрс. — И ты живешь с ним в одном доме. Когда ты в школе злословишь у него за спиной, ты причиняешь ему огромный вред. Но я уверена, что ты это знаешь; ты это с самого начала знала. Но вот интересно, обо мне ты хоть раз подумала? Потому что знаешь, что я тебе скажу, Нэнси? Это я нашла этот дом. Это я пригласила твою мать сюда переехать, чтобы мы жили все вместе. Это я ни на минуту не оставляла надежды, что в нашей жизни воцарятся мир и гармония, — да, и я продолжала надеяться, даже когда стало понятно, что этого никогда не произойдет. Как видишь, ты не только Рассела оскорбила, Нэнси, ты и меня обидела. Меня. Ты страшно меня обидела, Нэнси…

Она продолжала и продолжала, и кончилось все это ровно так, как Рассел и предполагал. Пока ее отчитывали, Нэнси сидела молча, с застывшим лицом, опустив глаза в тарелку, — она даже умудрилась немного поесть, как бы демонстрируя, что она выше всего этого, — но в конечном итоге рот у нее задрожал. Губы предательски задергались, все меньше поддаваясь контролю, а потом и вовсе раскрылись, застыв в гримасе отчаяния и обнажив две недожеванные горошинки, — и вот она уже рыдала вовсю, не издавая при этом ни единого звука.

Ко второй половине занятий они опоздали оба, хотя Нэнси убежала вперед как минимум ярдов на сто. Пока Рассел брел по дорожке между чужими лужайками, пролезал через дыру в заборе и шел дальше по слегка изгибающемуся проулку, ее фигура лишь изредка мелькала далеко впереди: высокая, худенькая девочка, которой, если судить по походке, можно было бы дать больше девяти лет. Когда-нибудь она вырастет и станет красавицей; она выйдет замуж, у нее появятся свои сыновья и дочери; наверное, только идиот и хлюпик может бояться, что она никогда не забудет, до чего довел ее сегодня Рассел Тауэрс. Правда, он все равно никогда не сможет этого узнать.