Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

В передовой статье газеты «Правда», названной «Наука побеждать», сказано следующее: «Ныне только в системе партийного просвещения свыше 28 миллионов человек изучают основы марксистско-ленинской науки». Я один из них. Причем я являюсь рядовым участником пропагандистского семинара повышенного типа и сам руковожу пропагандистским кружком на одном из наших подшефных предприятий. В этой статье сказано, что «советский народ безраздельно верит ленинской партии», что «ленинизм — это подлинная наука побеждать», «что учение и дело Ленина бессмертно, тому что оно верно», и т.п. В общем, сказано все то, что говорится в таких случаях. В кружке у меня есть один въедливый парень. Собственно говоря, он далеко уже не парень — ему за пятьдесят. Но это не мешает ему придираться к каждому слову. Он и притащил этот номер «Правды» на семинар, начал задавать «вопросики». Во-первых, сказал он, вот тут говорится о «правовой культуре». Что это такое? Чтобы мы лучше знали свои правовые возможности или чтобы мы лучше выполняли свои обязанности? Во-вторых, разве для бессмертия достаточно того, чтобы что-то было верно? А скольких борцов за правду передушили?! Что ответишь на такие «вопросики»? Прочие участники кружка зашипели на любознательного: надоело! пора кончать! дела дома! все равно это — пустой треп! Пришлось закруглиться, а «вопросики» выясн с любознательным в индивидуальном порядке. Естественно в ближайшей забегаловке. Кончай ты эти свои «вопросики», сказал я ему. Ты меня все время ставишь в неловкое положение. И стукачи на тебя (да и на меня) наверняка настрочили кучу доносов. Да и чего ты этим добьешься?! Ничего, сказал он. Только надоело все это. Тошно. А ты не ходи на этот вшивый кружок, сказал я. А ты можешь не ходить на него сам? — спросил он. То-то! Вот в этом-то и загвоздка. Мы все презираем эту муть, а вынуждены вести себя так, будто «безраздельно верим». Тьфу, ... твою мать! А все-таки что они имели в виду под «правовой культурой»? Думаю, что ничего, сказал я. Просто — дань времени. Все болтают о правах человека. Ясно, сказал он. Но вообще говоря, все это безнравственно. Нравственность тут ни при чем, сказал я. Нравственные категории так же неприменимы к нашей жизни, как и правовые. Ты знаешь, кто в нашем обществе нравственен? Во-первых, те, кому не удается стать безнравственными по независящим от них причинам. Во-вторых, те, кто благодаря некоторым условиям без всяких усилий имеет все то, для получения чего надо стать безнравственным, если этих условий нет. И в-третьих, те, для кого быть нравственным есть призвание, «пунктик» или бизнес. А остальные все вынуждены стать безнравственными, чтобы жить заурядной нормальной жизнью.

А на другой день я сам подбросил вопросик насчет «правовой культуры» руководителю нашего семинара повышенного типа. Он растерялся, заявил, что он передовицу эту читал, но в ней такого выражения не видел. Принесли подшивку из научного кабинета. Действительно, есть такое выражение. Руководитель наш позеленел и понес такую высокопарную галиматью, что даже нам самим неловко стало. А мы-то уж ко всему привычны. Потом я подлил масла в огонь — спросил, можно ли считать отсутствие каких-то прав нарушением этих самых прав? Руководитель ответил на вопрос вопросом: а на что я намекаю? Я сказал, что ни на что не намекаю, что меня как логика просто интересует общая проблема: можно ли отсутствие некоторых норм поведения считать несоблюдением этих норм или нарушением их? А если угодно, я смогу сформулировать эту проблему в позитивной форме: если в данном обществе в данное время нет никаких репрессий в отношении граждан, значит ли это, что в данном обществе соблюдаются права человека, не нарушаются нормы личностного права? Руководитель (это — доктор наук, автор ряда идиотских книжек по праву и морали) совсем сник, пообещал обдумать мой вопрос к следующему занятию.

Избрание в Академию наук у нас в подавляющем большинстве случаев ничего общего не имеет с признанием научных заслуг и с интересами развития науки. Это — переход определенного типа чиновников в сфере науки в высший служебный и жизненный ранг. Жизненный уровень избранных резко повышается во всех отношениях, причем — до конца жизни. И даже на детей и внуков это преимущество распространяется косвенно. И борьба за избрание, естественно, ведется ожесточеннейшая. Ведется она, конечно, незаметно для непосвященных. В наших кругах она приобретает особо острые формы, так как у нас претендентов на каждое свободное место больше, чем в других науках, и вмешательство партийных органов сказывается более ощутимо, ибо на вакантные места претендуют все партийные боссы, имеющие дело с идеологией. Кандидатура заранее намечается, с голосующими членами академии заранее проводят «воспитательную» работу. В этом году в члены-корреспонденты будет избран проректор АОН, а в действительные члены — директор Института марксизма-ленинизма, зять Председателя Совмина. Это, однако, не мешает тому, что не менее двадцати человек будет выдвинуто на эти два безнадежно занятых места. Теперь само выдвижение стало своеобразной наградой и признанием заслуг. Тваржинскую, например, пять раз уже выдвигали, а Зайцева — четыре. Выдвинули их и на этот раз. И Барабанова выдвинули! Хотя в зале стоял смех, проголосовали единогласно. Барабанов ходит гордый. Пусть не выберут, зато фамилию в газетах напечатают. На малой площадке устроили соревнование, кто лучше обсмеет выдвижение Барабанова (над Тваржинской уже надоело смеяться). Соловейкин выдвинул на конкурс такой заготовленный заранее стих: