Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

— Чего Они хотят, ясно. А чего хотим мы?

— Я, например, хочу еще выпить. Но лучше уйдем отсюда, а то мне рожи вон тех «пролетариев» не очень нравятся. Я думал, что Они там про меня забыли. Что бы это могло значить? Придется сменить «точки». Давай двинем в центр. Там стукачей навалом, но им не до нас. Хотя лучше зайдем к одному знакомому. Тут недалеко. У него иногда угощают, так что мы немного сэкономим.

Но у знакомого ничего не вышло: он бросил пить. Вчера по телевизору, сказал он, была толковая лекция против пьянства. Лектор выдвинул три аргумента. Из-за пьянства, во-первых, падает производительность труда. Сокращается объем производства, во-вторых. И увеличивается число производственных аварий, в-третьих. Я, разумеется, против этого не мог устоять. К тому же у меня неправильная реакция на алкоголь: начав, не могу остановиться до тех пор, пока не будут исчерпаны все ресурсы и терпение общественных организаций. Поэтому я и завязал. Со вчерашнего вечера не пью. Но если вы не возражаете, я к вам присоединюсь.

Упившись, решили устроить хохму: позвонили Барабанову, у которого только что вышла вшивая статейка в «Коммунисте», и спросили от имени помощника начальника политуправления армии, не сможет ли он прочесть лекцию в МВС для высшего командования армии. С дрожью в голосе Барабанов пролепетал свое согласие. Всю ночь он не спал, репетировал. На другой день он ринулся в здание МВС на улице Фрунзе. Его, конечно, не пустили. Он учинил скандал, в результате которого его продержали под арестом до вечера, выясняя личность. Но кончилась эта история совершенно неожиданно: его действительно попросили прочитать эту лекцию. Лекция называлась «Человек как самооправляющаяся система». И она имела бешеный успех.

Я понял, почему все-таки я Его не убил. Объяснение тривиально простое. Не пойму, почему оно так долго не давалось мне. Убить Его для меня было равносильно самоубийству. А самоубийство для меня было исключено, так как меня фактически не было. Нельзя уничтожить то, чего нет! Придя к такому выводу, я успокоился. Теперь я могу с чистой совестью набросать идеологический очерк, который, надеюсь, пригодится тем, кто будет делать «нового Сталина».

Я оставлю открытым вопрос о том, в какой мере следует при этом сохранить словесную марксистскую шелуху. Я буду излагать самую суть дела, которую можно будет облачить потом в любую словесную оболочку. Но если уж делать какие-то прогнозы, то я склоняюсь более к тому, что будущий идеологический реформатор постарается удержать из марксизма и ленинизма самый необходимый минимум, да и то чтобы не выглядеть выскочкой без исторических корней и традиций. Старого Сталина он, по всей вероятности, обойдет молчанием или уделит ему ничтожную долю внимания. О Хрущеве и Брежневе я вообще не говорю, ибо они — пустое место с идеологической точки зрения. Словечко «развитой социализм», которое подсунули Брежневу его бездарные помощники, ровным счетом ничего не значит. Будущий идеологический реформатор должен будет коренным образом изменить сам подход ко всем разделам идеологии. Я ограничусь рассмотрением именно этого изменения и особенностей нового подхода.

Прежде всего, чем диктуется необходимость этого изменения? Назову главные причины. Изменился весь строй мышления думающей части общества. Эта часть выросла количественно, совсем иной стала ее роль в жизни общества; ее влияние на все остальное население стало если не доминирующим, то близким к этому. Обнажилась сущность реального социализма (коммунизма). Наступило разочарование в нем, неверие в его светлые перспективы. Изменился тип наиболее активного индивида, в особенности — в образовательном и моральном плане. Западные страны стали перехватывать у социалистических стран знамя гуманизма и демократии. Диссидентское движение в социалистических странах. Спад религиозности на Западе и подъем ее У нас. Произошел раскол в коммунистическом движении на Западе (еврокоммунизм). Возросла угроза прихода к власти коммунистических партий в некоторых странах на Западе. Конфликт с Китаем. В такой обстановке сталинистский марксизм, фактически до сих пор господствующий у нас (пусть без упоминания имени Сталина, пусть замаскированный новыми словечками из науки и цитатами из речей Брежнева), уже не может быть столь же эффективным, каким он был ранее. Чтобы вернуть нашей идеологии былую силу, надо проявить изрядную долю мужества и преложить нечто неожиданно (может быть, даже ошеломляю ще) новое. Причем чтобы ошеломляющая новизна исходила не из выдумывания утопий и небылиц, а из непривычной трезвости мысли и предельно полного ее соответствия новому, но уже привычному миру. Нам теперь нечего бояться, ход истории уже предрешен, победа будет за нами. Нам нечего бояться, повторяю. Мы можем позволить себе быть откровенными и ясными. Даже циничными. Циничная откровенность теперь была бы гораздо более эффективной, чем ложь, демагогия, сказки о «светлом будущем». Цинизм был бы показателем силы, уверенности и ума, а прежние методы уже стали признаком слабости, неуверенности, глупости.