Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

Упомянутые две заметки определили тему разговоров собутыльников, направившихся в ДЖ отметить библиотечный день МНС. К заметке о МНС отнеслись двояко. Одни поздравили, сказали, что теперь все пойдет на лад. Другие посочувствовали, поскольку заметка вызовет злобу со стороны логиков, а они не остановятся ни перед чем во имя спасения достижений мировой науки. Что касается Запада, то мнения были единодушны: Они, конечно, постараются контакты с Западом прикрыть, но из этого вряд ли что получится, поскольку слишком много народу из самих привилегированных слоев заинтересовано в связях с Западом. Они фактически в основном потребляют продукты западной культуры и чувствуют себя в некотором роде иностранцами в своей стране. Дети и внуки правителей кровно заинтересованы в том, чтобы жить как бы на Западе. А если кто и заинтересован в том, чтобы восстановить «железный занавес», так это — серая партийная бюрократия, вырастающая из недр «народа». Народ? Народ мечтает о новом Сталине. Зачем? Как зачем?! Сталин цены снижал, а эти повышают. А главное — русский народ всегда возлагал надежды на сильную центральную или верховную власть как на единственную защиту от произвола местных и низших властей.

В ДЖ к ним подсел Глеб Степинский, занимавший когда-то довольно крупные посты в ЦК комсомола, а затем — в аппарате ЦК партии. Несколько лет назад он был исключен из партии за попытку создания антипартийной группы и уволен (после серии постепенных понижений) с работы. Случай огласки в прессе не получил, о нем некоторое время говорили, но вскоре забыли. Глеб долгое время был без работы. Потом устроился куда-то библиографом рублей на семьдесят в месяц. За это время он успел основательно спиться. Но был, как и ранее, весел, разговорчив и остроумен. Начался суматошный разговор обо всем на свете, с надрывом, кто кого перекричит и пересмешит.

И все же я не решился. Не из страха. И не из какого-то Рационального расчета. В конце концов, думал я, что происходит? Люди роют себе могилу? Да. Но они живут с мыслью, будто возносятся на небо. Люди влачат жалкое существование? Да. Но они живут с сознанием носителей величайшей мощи нового общества. Разве в театре зрители и актеры не знают, что они играют не себя и играют среди грошовых декораций? Знают. Но это не мешает им переживать происходящее как подлинность. Убрать Его — пустяк. Два движения: первое — вынуть спицу, которой я владею как шпагой; второе — пронзить Его сердце или мозг. И все! А что произойдет? Высокая страшная трагедия уступит место тусклому примитивному спектаклю на уровне самодеятельности. Он — не человек. Он — бог. Причем бог языческий. Страшный, а не добрый. Я живу лишь постольку, поскольку один Его божественный лучик падает и на меня. Я привык жить в Нем. И не смогу жить без Него, как улитка без раковины. И какое вообще имеет значение, есть я или нет и делаю я что-то или нет. А Он сосредоточил в себе весь смысл происходящего. Я могу убить тело Его, но я не смогу убить Его как душу становящегося общества. Чем больше я размышлял в таком.духе, тем менее острым становилось мое желание. Я стал выздоравливать и обретать прежнее спокойное расположение духа. Все-таки я Его любил. А подлинная любовь не протекает ровно. Кроме того, возникло еще одно важное обстоятельство, отвлекшее мое внимание и заставившее окончательно забыть свое преступное намерение.

В партийной организации института состоят на учете несколько старых большевиков-пенсионеров. Большинство сотрудников института вообще старые члены партии. Даже молодые чуть ли не все имеют большой партийный стаж. Можно подумать, что родители их с рождения записывают в партию, как в России лет двести—триста назад только что родившихся мальчиков в дворянских семьях записывали в гвардейские полки. Но старые большевики до такой степени старые члены партии, что даже стерва Тваржинская на их фоне выглядит молодым коммунистом, а Тормошилкина кажется полной боевого задора комсомолочкой. Старые большевики все ужасно серые, косноязычные, но болтливые. И врут на каждом шагу. И само собой разумеется, все ужасно реакционные, хотя до сих пор ощущают себя пылкими революционерами. Но один из них довольно любопытен. Иногда его интересно слушать. Когда он несет всякую околесицу, невозможно понять, что у него идет от юмора, что — от склероза, что — от партийного идиотизма.

Теперь жить можно, говорит Пенсионер. Теперь вон даже склады для овощей и погреба из стекла делают. Утемнять приходится. Зачем утемнять? А чтобы люди не видели, что там пусто. Хотя, с другой стороны, раньше лучше было. Муку по всяким торжественным событиям выдавали. На похороны, например, по два кило белой муки выдавали. Приходишь на работу, а там во всю стену объявление: «Граждане умирающие! Мука выдается в красном уголке. По два кило в руки. Только ударникам труда». Прочитаешь — аж жуть берет. Но люди довольны были. И стимулы материальные были, не то что теперь. Потом выдачу муки отменили. Почему? Вот молодежь пошла, азбуку политграмоты забыла! Да потому, что, с одной стороны, жить стало лучше, а с другой стороны — муки не стало. Недовольство, конечно, было. Но народ был сознательный, помалкивали. Были, конечно, перегибы и жульничества. Один еврей подох через неделю после отмены выдачи муки, а справочку выправил, будто — наоборот, будто за неделю до отмены. Евреи — они все такие, хитрые. Но между нами, наш брат тоже не терялся. Был у нас один сотрудник. Тихий. В политкружке занимался. Так он чуть ли не каждый месяц приносил справку, будто кто-то в его семье умер. Никто, конечно, не умирал. Справки ему свояк доставал, он в домоуправлении работал. Разоблачили, конечно. Реабилитировали потом, конечно. А вы все жалуетесь! Зажрались вы, вот что я вам скажу. Прошли бы школу жизни, какую мы прошли, так помалкивали бы. Права человека, видите ли, им подавай!! А к чему они?! И что это такое?! С чем их едят?! Вот муки к празднику подкинули бы... Хотя бы членам партии со стажем... Э-эх!