Илья Штемлер - Нюма, Самвел и собачка Точка

— Не понял, — промолвил Нюма, не веря услышанному. — Ты сказала сдать комнату городу?

— Именно так, папа, — кивнула Фира. — Мне обещана трехкомнатная квартира на Литейном, угол Жуковского. В самом центре. Зальцман пробил через мэра. Но для этого я должна сдать свою площадь… Ну, не сдать, все будет оформлено в порядке обмена…

— А как же я? — обронил Нюма.

— За тобой останется твоя комната… Захочешь, будешь жить со мной, на Литейном. А свою комнату сдашь. Хотя бы тому же Самвелу Рубеновичу.

— Жить с тобой? — криво усмехнулся Нюма.

— А что? — Фира пожала плечами. — Жил же ты с мамой? А у нее характер был не лучше.

— Да. У мамы характер был не сахар. Но она не была… вероломна.

Нюма уже жалел о сказанном. Он смотрел, как дочь вскочила с места и заметалась по комнате широким мужским шагом. Задевая какие-то предметы. А стул, на котором сидел Зальцман, опрокинулся. Да так и остался лежать, ощеряясь четырьмя гнутыми ножками…

— Я вероломная?! Если хочу жить по-человечески, я вероломная! — вскрикивала Фира…

Волосы картинной волной опадали на ее плечи в такт каждому шагу. Лицо сковала бледность.

— Вы с мамой переломили мою судьбу. Выгнали из дома. Отняли жизнь моего ребенка, своими советами…

— При чем здесь я? — лепетал Нюма. — Ты ведь знаешь…

— Знаю! Все случалось из-за твоего молчания. Ты был тряпкой в ее руках… Она прилепила тебе дурацкое прозвище, как маленькому. А ты — Наум! У тебя гордое, красивое имя…

— Меня с детства называли Нюмой, — растерялся Нюма. — И что?

— А то, что это прозвище определило твою судьбу. Маленького и безвольного человека. Чего ты добился? Всю жизнь проработал тихим экспедитором, ты, с инженерным образованием…

— Неправда, я не был тихим… Я воевал… В пехоте, между прочим…

— И что?! Что ты навоевал? Прозвище «Нюма»?! Тихую жизнь? Когда весь город был перед Мариинским дворцом. Когда перед коммуняками решалась судьба демократии, ты сидел у телевизора…

— Какой демократии, дура?! Вашей демократии? Специальной жратвы, шикарных квартир и дач?! — заорал Нюма. — Тебе, кажется, еще и дача светит через постель крупного демократа Зальцмана, да?

Прилив ярости исказил его мягкое лицо. Наплывший бурый цвет кожи четко проявил темные траншейки морщин. Веко правого глаза дергалось тиком… И все это возникло мгновенно. Как падение в темноте. Словно в крике они коснулись самого больного места…

— Вам кажется, что вокруг слепые и немые. Что красивые слова скроют ваше паскудство и жалкое хапанье… Погодите, еще не то будет потом, при вашей этой дерьмократии! Жаль только мне не дожить. Когда вы попрячетесь в Смольном или в том же Мариинском дворце…

Мысли Нюмы метались в голове, подобно зверьку, загнанному в западню. Он понимал, что не убедителен, что не то говорит и не так говорит. Им владеют чувства ограбленного человека. Он во власти долгих своих обид. Во власти нервного срыва, безудержного и алогичного. Из которого сейчас один выход — слезы.

Он старался их сдержать, всеми мускулами лица. Сохранить хотя бы достоинство.

Фира подошла к окну, взглянула на улицу и принялась копошиться в сумке.

— Ладно, папа. За мной приехали, — и, остановившись на пороге, добавила: — Извини, папа… Я тебя понимаю. Но и ты пойми меня…

Из глубины коридора донесся скрежет норовистого замка входной двери и глухие проклятия дочери.

«Зальцмана поблагодари за замок», — злорадно думал Нюма.

Осторожно, прижав щеку к боковине оконной рамы, чтобы не увидели с улицы, Нюма посмотрел в окно.

Черный лакированный автомобиль, точно плоское корыто, по-хозяйски взгромоздился на противоположный тротуар улицы.

Заметив Фиру, шофер бодро выскочил со своего места и предупредительно открыл заднюю дверь. Фира садилась в машину медленно, картинно, словно знала, что за ней наблюдают. Наконец раздался тяжелый, сытый хлопок двери, шофер вернулся на свое место, и автомобиль, бесшумно, подобно огромному ластику, стер себя с замызганного тротуара.

— Фирка въехала в политику, — буркнул Нюма и вернулся к столу.

Какое-то время он сидел, уставившись на тарелки с вкуснятиной, на полупустые стаканы с остывшим чаем, на непочатую коробку конфет с фотографией жены Пушкина в белом пышном платье…

— Все они такие, — пробормотал Нюма, чувствуя непривычную тяжесть в пальцах рук и ног…

Глухую тишину комнаты нарушили звуки под столом. Нюма знал, что это Точка. Тем не менее наклонился и приподнял край клеенки. Точка, празднично урча, подбирала кусочки буженины…