Сергей Боровский: Мальчик для бритья

Михеев, по натуре не склонный к авантюризму, решил, что для первого раза достаточно. У него есть повод для размышлений и целая вечность впереди, именуемая сроком армейской службы. Он вернулся к точке возврата, аккуратно повесил доску на место и встал в рост, стряхивая с одежды налипший мусор. Вдалеке светил дежурный фонарь, служащий надёжным маяком, и Михеев тронулся по указанной дороге.

Самой большой неожиданностью всегда является то, о чём тебя предупреждали. Готовясь к армии, Михеев почерпнул много полезного из баек старших товарищей и услужливого интернета, но встреча с реальностью всё равно застала его врасплох. Дневной паёк, стыренный из рюкзака на призывном пункте, положил начало приключениям, гораздо более ярким, чем способно родить самое больное воображение. Одна только очная встреча с сержантом Ивашкиным стоила ста пьяных сплетен о нём.

- Веруешь ли ты в Бога? - спросил он у Михеева в первую же минуту их знакомства.

- Да я как бы не знаю, - замялся тот. - Не определился.

- А в Великую Россию?

- Это да. Это понятное дело.

- Сука! - заорал вдруг Ивашкин, схватил Михеева за уши и стал тыкать незащищенным лицом в железную стойку кровати.

Дальнейшие ответы на вопросы Ивашкина Михеев обдумывал более тщательно, но алгоритм ухода от наказания поймать так и не смог: в один день его били за несогласие с политикой «Единой России», в другой — за критику оппозиции. Не помогали ни отрицательные оценки альтернативного искусства, ни похвалы постмодернизму в кино. Чаще же всего ему доставалось за Путина: причём, как в контексте «чекистский пидор», так и в смысле «спаситель нации».

С другой стороны, Ивашкин вступался за Михеева всякий раз, когда прочие «деды» пытались учить салагу жизни. Похоже, он имел на своего подопечного монополию или как бы авторские права. Через три месяца службы их отношения переросли в нечто большее, чем неуставные. Некоторые по-старинке называют это явление дружбой, но на самом деле оно и сложнее, и многослойнее. Поэтому и соответствующее для него слово подобрать весьма тяжело.

Михеев не стирал Ивашкину носки, не стоял за него на тумбочке, не возил по полу тапок, изображая детскую машинку. Зато он придумывал для друга новые смыслы, находил объяснения неведанному, помогал ему в логических тупиках. И преуспел в том настолько, что, в конце концов, Ивашкин почти полностью прекратил физические измывательства над молодым однополчанином. Лишь кастовые различия и связанные с ними предрассудки мешали им считаться полноценной парой с точки зрения земной цивилизации.

Наверное, в виду этой нелепой причины о сделанном открытии Михеев сообщил сержанту не сразу, а по прошествии недели. Подвернулся, кстати, удобный случай: Ивашкину захотелось разбавить пресность будней «чем-нибудь остреньким», по его собственному выражению. Теоретическая сторона дела его интересовала ничуть не меньше:

- Вот ты скажи мне, солдат, - озаботился он после отбоя. - Почему человек — это такая неугомонная тварь, которой всегда нужно больше того, что у неё есть?

- Рискну предположить, - начал Михеев, сочиняя по ходу ответ. - Что причиной такого странного шаблона поведения являются комплексы, унаследованные нами от древних предков.

- Да ну!

- В том нет никаких сомнений. Ведь что такое ненасытность? Это всего лишь выработанный поколениями условный хватательный рефлекс. Вне всякого сомнения, он гипертрофирован до желания несуществующего, но корни его лежат именно в боязни того, что задуманного и осуществлённого может оказаться завтра недостаточно.

- Ты сводишь всё к материальной стороне вопроса?

- Вовсе нет. В первую очередь сказанное мной относится как раз-таки к сфере идей.

- Поясни.

Михеев прошёлся вдоль стройных рядов кроватей, облекая мысли в форму.

- Мне трудно выбрать, - признался он. - Что на самом деле страшнее: оказаться у пустого корыта или потерять интерес к происходящему вокруг. А тебе?

Ивашкин перевернулся на спину и сложил руки на подушке за головой.

- Хрен его знает. Нужно попробовать. Так как там насчёт темы на вечер?

Собственно, здесь Михеев и раскололся.

Они пролезли в дыру по очереди: Михеев, на правах бывалого — первым.

- Ни зги не видно, - сообщил Ивашкин, нарушая звуковую девственность пространства.

- Да, - подтвердил Михеев. - В этом ЕГО отличие от нашего мира.

- А что здесь можно делать?

- Слушать. Трогать. Наслаждаться.

Ивашкин сердито засопел.