Юли Цее - Темная материя

Как видно, годами не обсуждая между собой Оскара, они дружно пришли в конце концов к одинаковому заключению. И теперь Майка час за часом выслушивала яростные тирады мужа и только повторяла, что любит его, а на этого идиота Оскара ему вообще должно быть наплевать — ну его подальше! Когда Себастьян наконец напился в стельку, она уложила его в кровать.

Сейчас Себастьян вильнул в сторону с заездом на встречную полосу, чтобы не переехать колесами трупик раздавленного зайца. На столбе ограждения сидит хищная птица с черными глазами.

«Возможно, — думает Себастьян, — это даже к лучшему». Ему дано предостережение: на сей раз, дескать, счастливо пронесло, чтобы в один прекрасный день не случилось настоящей трагедии. Он, конечно же, понимает, какое сокровище ему досталось в лице Майки. Но после вчерашнего вечера он с небывалой отчетливостью ощущает, что ничем не заслужил такого подарка судьбы. Богатые клиенты галереи вместо рукопожатия похлопывают Майку пониже спины. Впрочем, с некоторых нор эти сведения доходят до него из чужих уст, так как он больше не посещает ее вернисажи. Когда Майка наводит себе перед зеркалом в ванной более красивое (как она считает) лицо, он смотрит на это, стоя в дверях, и заявляет, что физика — строгая начальница, подразумевая, что вот, мол, почему он даже в выходные дни не может оторваться от работы. Едва Майка за дверь, он усаживается с Лиамом на полу детской комнаты и начинает рассуждать с ним о теориях Большого взрыва. По стенам квартиры развешаны крупноформатные картины, по поводу которых Майка высказывает непонятные для него суждения. Себастьяну знакомы молодые художники, очкастые и одетые вечно словно на вырост, которые, глядя куда-то в сторону, объясняются фразами из одних существительных. Знакомы ему и коллекционеры, одетые в костюмы нарочито потрепанного вида, стоившие целое состояние. Майка не дает ему повода для ревности не потому, что в околохудожественных кругах царит такая уж исключительная порядочность, и не потому, что ей не представляется удобного случая.

Даже познакомившись с Даббелингом, она сама настояла на том, чтобы он представился мужу. В клубе любителей велосипедного спорта Себастьян пожал ему руку и даже пожалел его, глядя на тощие конечности и изнуренное лицо. Глаза — две точки, нос — запятая, рот — черточка, даже когда смеется. Себастьян взял в клубе велосипед напрокат и, расплачиваясь, сделал вид, что не замечает взглядов других спортсменов, в которых ясно читалось точное число совместных поездок Майки и Даббелинга.

На первом же крутом подъеме Шауинсланда доктор укатил вперед, оставив их позади. Майка весело крутила педали бок о бок с мужем. Только на вершине они снова повстречали Даббелинга, который одолел подъем, потратив на это баснословно мало времени — тридцать пять минут. Он лежал на земле и, закинув ступни на скамейку, производил подъемы корпуса, попеременно касаясь лбом то левого, то правого колена. Пока они пили кофе, Даббелинг нетерпеливо поглядывал вдаль, словно подсчитывая, сколько вершин можно было за это время одолеть. Последнее, что запомнилось Себастьяну о Даббелинге в этот день, была удаляющаяся, затянутая в полиамид спина, опасно наклонившаяся на повороте к асфальту. Майка и Себастьян никуда не торопились и на обратном пути через Гюнтерсталь остановились поесть в хорошем ресторане.

— Как ты там? Все в порядке?

Что-то Лиам уж больно притих.

Себастьян повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть в нем сына. Лиам примостился в уголке, свесив голову на плечо. В сидячем положении его удерживает только ремень безопасности, протянувшийся наискось через шею и грудь. Очевидно, это действует препарат против качки. Отъезжая, Лиам так махал рукой, обернувшись к дому, словно они отправлялись в кругосветное плавание. Подняв стекло, Себастьян собрался было выключить радио, но оно и без того молчит. Пускай сын поспит — это для него сейчас самое лучшее.

Чем дальше от Фрейбурга, тем плавнее работает мысль. Он распрямляет руки; зевота гонит воздух в самую глубину легких. В предстоящие недели у него будет достаточно времени злиться на самого себя. Не только за то, что в очередной раз зачем-то полез тягаться с более сильным противником, но и за то, что не может удержаться, даже когда вызов исходит от того, кто слабее. Такие статьи, как ту, что опубликована в «Шпигеле», он пишет потому, что в специальных журналах его не печатают. Он уговаривает себя, будто нет ничего постыдного в том, чтобы разъяснить свои идеи широкой публике. Но, представив себе картину, как его рассуждения читает Оскар, он чувствует, что у него от стыда начинают пылать щеки.