Григорий Розенберг: Я — годяй! Рассказы о Мамалыге

Они забрались в трамвай, уже достаточно заполненный людьми. Миша сразу глянул под руку молодой кондукторши. Открывалка была хорошая, второго типа, Миша посмотрел на папу, и папа, хоть и сердился, от правила не отступил.

— Приятного аппетита! — сказал он молодой кондукторше, которая как раз жевала бублик.

Папа подождал, но кондукторша не улыбнулась и ничего не ответила. Это был нехороший признак.

— Вам помощник молодой да ранний не нужен? — по-доброму, но уже без вдохновения спросил папа.

Кондукторша проглотила очередную порцию бублика и брезгливо скосилась на папу.

— Билеты бери, молодой да ранний! Шо вылупился? Хайке твоей помощник нужен.

— Ах, билеты! — вдруг непривычно засуетился папа. — Где ж они, господи! — Он стал жалко похлопывать себя по шинели, рыться в карманах, смотреть под ноги. Миша не верил глазам. А папа заглядывал в планшет, вынимал из карманов какие-то бумажки, давал подержать Мише.

Кондукторша перешла на новые ноты:

— Ну, тебе особое приглашение? А ну давай бери билеты и проходи вперёд!

— Билеты, билеты, — бормотал папа, — куда ж я их… А! Вот! Я сейчас, — подержите! — и папа, как бы найдя, что нужно, протянул кондукторше мешающую ему пока вещь — ужа!

Кондукторша не сразу поняла, что у неё перед носом. Но когда извивающаяся, глянцевая красота оформилась в её сознании в знакомый образ, она смертельно побелела и что-то быстро стала шептать. Цепляясь за всё, что попало, она стала заползать с ногами на своё сиденье и, не сводя глаз с игрушки, шептала и шептала что-то белыми губами. «Хорошо, что не визжит», — подумал Миша. — «А то б милицию позвали». Он посмотрел на папу. Папа, держа игрушку в левой руке, правой достал деньги и протянул кондукторше.

— Нашёл! — радостно объяснил он. — Затерялись куда-то! Я ж не заяц какой-нибудь! Ну, дайте билетик-то!

Народ вокруг стал смеяться, но расступился в стороны, оставив Мишу, ужа и папу в центре этой малюсенькой арены.

— Так ей, корове, и надо!

— А что, правда, сидит, стерва, и хамит. К ней по-хорошему, а она, сука…

— Она целый день на работе, всё на ваши рожи не насмотрится!

— А кто её заставляет! Мы тоже вон, не с прогулки едем…

— Да что она сказала! Что особенного?..

Папа придвинул ужа ближе к кондукторше, и тут её прорвало в дикий вопль, она с истерическим содроганием выбила игрушку из папиной руки. Уж упал под ноги.

— Ты что же мне животное убила! — зашипел на неё папа. — Я его своей Хайке нёс.

— Милиция! — заплакала кондукторша.

Миша присел, поднял ужа и спрятал к себе в карман.

Дома Миша сам пытался пугать маму, пока в красках рассказывал эту трамвайную историю. Мама не пугалась, а, отведя Мишину руку с ужом, строго спросила:

— Как же вам не стыдно хулиганить? Зачем же вы это сделали?

— «Вредная кондукторша!» — процитировал Миша и косо глянул на папу. Взрослого и серьезного.

Грамотные люди знают: когда заканчивается весна, всегда наступает лето. Ни чулок, ни кальсон, ни лечебной грязи. Опять длинные-предлинные дни, «зельтерская» с сиропом (так бабуня по старинке называет), на голове соломенная фуражка, на ногах — «балетки», на земле — цветы, в небе — солнце.

На конечной остановке 21-го трамвая, на Тираспольской площади, остался старый турникет для упорядоченной посадки в трамвай. Он сварен из железных труб, и когда цепляешься за них потными ладонями, поджимаешь ноги и раскачиваешься, вот тогда и чувствуешь, какие они, эти трубы, тёплые, даже горячие. Лето. И труба на веранде в детском саду такая, что никто не поверит рассказу про замёрзший сироп и прилипший язык… А ещё мороженое, помидоры, пляжи, абрикосы, поездки в Воронеж, пчёлы, арбузы, стрекозы, вишни, кузнечики, дыни и мухи! Лето…

В Мишином дворе были все-все удобства, кроме, к сожалению, деревьев. Как заходишь, сразу слева кран «с отливом». «Отлив» — это решётка стока в канализацию. Здесь все жильцы дома набирали в вёдра воду и разносили по своим квартирам, к своим примусам, заливали в свои рукомойники, в кастрюли, в чайники, мыли свои полы и опять возвращались. И очень хорошо было, что двор небольшой и ходить недалеко. Не то что в деревне: «за версту с коромыслом» (это уже из воронежского репертуара).

И помои тоже было недалеко выносить. Проходишь через весь двор, доходишь до небольшой площадки за домом (здесь играли дети двора и называли это место «захата»), поднимаешься на пять ступенек между сараями — и открывается ещё один крохотный дворик. Слева и справа — баки с мусором, т. н. «смитник», а в центре — большая уборная, из кирпича, оштукатуренная, снизу чёрная, сверху белёная, с двумя входами — «М» и «Ж» — на три «дырки» каждый. И помойный «отлив» тут же.